Женщины-масонки
Шрифт:
Удар кинжала причинил бы Филиппу Бейлю не столь сильную боль, какую причинили ему эти письма.
Он бросил на них только беглый взгляд и тотчас узнал их, к великому своему изумлению: он полагал, что они погибли в грандиозном аутодафе, каковое он устроил незадолго до свадьбы, дабы уничтожить свою любовную переписку.
Он понял, чья рука нанесла ему эту новую рану, но в это мгновение главной его заботой было смягчить боль в душе Амелии.
– Разве у нас есть враги? – с тревогой спросила она.
– У счастья всегда есть враги. Но успокойтесь:
– Не они, говорите вы?
– Да, Амелия.
– Тогда кто же?…
– Я.
– Вы, Филипп?!
– Да, я. И сейчас вы поймете, почему я это сделал. Именно тогда, когда мы на вершине счастья, необходимо предвидеть и предотвратить малейшее облачко в будущем. И вот я хочу, чтобы вы не верили ничему, чтобы вам обо мне ни рассказали, кроме того, что расскажу вам о себе я сам. Сильная духом и вполне доверяющая мне сегодня, вы через несколько лет, быть может, изменитесь…
– О Филипп! – с досадой сказала Амелия.
– Я хотел использовать эти первые дни для того, чтобы вы узнали меня полностью; я хотел противопоставить моим новым качествам мои былые пороки. Чем крепче ваша вера в меня, тем более серьезным и нелегким должно было стать это испытание.
– Так это было испытание? – несколько смущенно прошептала Амелия.
– Да.
– Но порой то, что вы пишете…
– В ту пору таковы были мои мысли.
– Злой!
– Предупредить болезнь легче, чем лечить ее. А теперь, когда вы сравните человека, которым я стал, с человеком, каким я был, вы поймете, что вы преобразили меня. Те женщины сделали меня безжалостным скептиком, а вы, Амелия, сделали меня доверчивым и добрым. Каждый делает свое дело.
– Филипп, но я оказалась слабее, чем вы думаете: эти письма на мгновение испугали меня. Я порицаю себя за это, и я краснею. Простите меня: ведь я вас люблю!
Вопреки своей мнимой уверенности, Филипп Бейль поспешил очистить дом, другими словами – немедленно сменить слуг, занимающих наиболее ответственные должности.
Он спасся благодаря своей смелости и находчивости, но от этого ни на йоту не уменьшилась его тревога за будущее.
Рука Марианны легла на него тяжким бременем – это было очевидно; ее угрозы, которыми он сперва пренебрег и о которых потом просто забыл, в течение некоторого времени стали осуществляться.
Этот первый удар, за которым совершенно очевидно должны были последовать другие удары, он отвел решительно и ловко, и этого было бы достаточно, чтобы разоблачить именно женскую выдумку. Разрушить престиж Филиппа в глазах Амелии, уничтожить супруга в глазах супруги – вот какова была цель Марианны.
Филипп расстроил этот замысел.
На первый раз победа осталась за ним.
Но всегда ли он будет победителем?
Характер Марианны был ему известен; от нее он мог ожидать всего.
Такая перспектива не сулила ничего доброго его дому.
Что же он должен был сделать?
Не должен ли он был, вступив на путь откровенности с Амелией, без обиняков
Филипп понял, что он слишком много потеряет от этого. Существуют разоблачения такого рода, которые можно охотно предоставить случаю, но которые никоим образом нельзя делать самому.
Ему пришлось бы объяснить, оправдать страшную ненависть Марианны. Но как сумел бы он объяснить и оправдать то оскорбление, которое он в приступе неописуемой ярости нанес Марианне, когда они увиделись в последний раз? Случается, мы так страшно виноваты перед нашими любовницами, что нам уже никогда не смыть с себя этот грех даже в глазах законной жены. Таким грехом было и оскорбление, которое он нанес Марианне.
Здесь нужно заметить, к великой чести оклеветанного пола: женщина острее чувствует обиду, нанесенную другой женщине, нежели мужчина чувствует обиду, нанесенную другому мужчине.
Стало быть, признаться Амелии во всем значило для Филиппа совершить ошибку и очутиться в опасности.
А кроме того, исповедь Филиппа не защитила бы Амелию от новых атак ее соперницы.
«Эти атаки будут безжалостны,– размышлял Филипп.– «Dies irae» в день нашей свадьбы – это всего лишь прелюдия. По тому, что она уже сделала, я могу судить о том, что она готова сделать. После того, как она покарала меня, когда я был еще холост, какое же наслаждение от своей кары получит она теперь, когда моя любовь ставит под удар нас обоих! Она пронзит сердце Амелии, чтобы больнее ранить мое. Ах, Марианна! Вы не лгали, и после вспышки вашего гнева рано или поздно сверкнет молния!»
Так размышлял Филипп, расставшись с Амелией.
Он вышел из дому и побрел куда глаза глядят; ему необходимы были воздух и движение.
Ему никогда еще не приходилось вступать в серьезную борьбу с женщиной. И он был не только встревожен, но еще и немало удивлен.
А кроме того, в глубине души он считал себя униженным.
Это унижение было тем глубже, что в этой борьбе он не ощущал себя сильной стороной.
Он знал, что Марианна располагает необычными и могучими средствами, таинственными возможностями. Он вспоминал слова, которые она обронила в бреду, моля его о любви; благодаря этим словам он понял, что ей помогают мстить другие женщины.
Воспоминание об этом усилило его страх.
Он чувствовал, что судьба его в руках не одной Марианны, а целого круга незримых врагов.
Положение было серьезным.
Филипп шагал по Елисейским Полям под тем серо-желтым небом, которое, казалось, по праву должно было бы простираться только над Британскими островами.
Он шел так, как идут люди, которые не думают о том, куда идут, другими словами, он шел то слишком быстро, то слишком медленно.
Дойдя до проспекта Мариньи, он столкнулся с каким-то человеком, закутанным в меха.