Женщины в его жизни
Шрифт:
– Я счастлива наконец с вами познакомиться. Тедди мне писала и очень много рассказывала о вас.
Замешательство Максима росло. Он выжидательно смотрел на Тедди. Тедди игнорировала его вопрошающий взгляд. Она повернулась к монахине и предложила ей сесть.
– Благодарю вас, – отозвалась сестра Констанца, опускаясь в кресло.
– Что-нибудь выпьете? Чашку чая или кофе? – спросил Максим, попеременно посматривая то на монахиню, то на Тедди.
– Спасибо, нет, – ответила монахиня.
– А тебе, Тедди?
– Ничего не надо,
Он послушно сел на указанное место, слегка хмурясь и недоумевая, что все это могло означать. Тедди откашлялась:
– Есть одна вещь, о которой я много лет хочу тебе рассказать, Максим. – Она сделала паузу и посмотрела на него в упор, затем продолжила: – Я должна была тебе рассказать… давным-давно. Но не сделала этого. – Она глубоко вздохнула. – В тысяча девятьсот тридцать девятом году перед нашим отъездом в Париж Урсула дала мне письмо для тебя…
– Да, оно хранится у меня до сих пор, – перебил ее Максим, нотка нетерпения прозвучала в голосе.
– И еще Урсула дала письмо мне, которое я могла вскрыть лишь в случае ее смерти. Это первое, что я сделала по возвращении из Берлина в сорок пятом году. В нем содержалась информация, которую она хотела довести до моего сведения. Она оставила на мое усмотрение… вопрос: ставить ли тебя в известность о содержании письма, когда ты станешь достаточно взрослым, чтобы его понять? Но я о письме молчала и не показывала тебе…
– О чем в нем шла речь? – спросил Максим с разгоревшимся любопытством.
– Сейчас я тебе скажу, – ответила Тедди. – Когда ты был при смерти в начале этого года, я пожалела, что так ни разу и не показала тебе письмо. И вдруг поняла, как была неправа, взяв на себя… ну что ли… роль Господа Бога в некотором роде. У тебя было полное право знать, что было в письме.
– Так что же в нем было? Говори! – потребовал он.
Тедди взяла его за руку, крепко ее сжала:
– Урсула Вестхейм не была твоей матерью, Максим. Она тебя усыновила… Они с Зигмундом взяли тебя на воспитание, когда тебе был один день от роду.
Максим вытаращил глаза. Он опешил от слов Тедди. На какой-то момент даже лишился дара речи, силясь переварить услышанное. Осмыслить его в полной мере. Наконец он кое-как справился с замешательством.
– Так кто же моя мать? – спросил он нетвердым голосом.
Тедди выдержала его пристальный взгляд, но вопрос оставила без ответа. В комнате повисло болезненное молчание.
– Я твоя мать, Максим. Я дала тебе жизнь, – тихим, ласковым голосом проговорила вдруг сестра Констанца.
У Максима отвисла челюсть. Он медленно оправлялся от шока, все еще неспособный воспринять то, что услышал.
– Но как же вы можете быть моей матерью? – хриплым голосом сказал он. – Вы ведь монахиня. – Он перевел взгляд с сестры Констанцы на Тедди.
– Я не всегда была монахиней,
– Я все-таки не понимаю! – воскликнул он. – Вы католичка, а Вестхеймы были евреи. Как получилось, что они меня усыновили?
– Я могла бы тебе рассказать, как все произошло, – ответила монахиня. – Можно?
– Еще бы, конечно! Я должен знать… все, как есть!
– До пострига меня звали Доротея Шуберт. В тридцать первом году шестнадцати лет я поступила работать к Урсуле Вестхейм ее секретарем по общественным делам. Она меня очень любила и всегда была исключительно добра ко мне. Когда я забеременела, не будучи обвенчана, в тысяча девятьсот тридцать третьем году, мои родители отреклись от меня и прогнали из дому. Они были истые католики, очень религиозные и считали, что я их страшно опозорила.
Сестра Констанца слегка поерзала на стуле, разгладила рукой юбку и продолжала:
– Мне не к кому было обратиться в моем отчаянном положении. У меня не было друзей, которые могли бы прийти мне на помощь, а родственники, конечно, тоже были против меня. Выручила меня Урсула, позволила прожить у них в доме на Тиргартенштрассе несколько месяцев. За это время я поняла, что не смогу вырастить своего ребенка и буду вынуждена отдать его на усыновление. Я знала, что Урсула не могла иметь детей. Однажды я зашла к ней и спросила, не возьмет ли она мое дитя себе.
– И моя мать согласилась?
– Не сразу, – ответила сестра Констанца. – Сказала, что сперва должна все обдумать… главным образом потому, что я католичка, а она еврейка. Я заметила ей, что католики ведут речь не о религии, а о любви. Я сказала ей, что совершенно уверена в том, что они с господином Вестхеймом всей душой полюбят моего ребенка и дадут ему все, чего я не смогу дать никогда.
– И они в конце концов согласились? – спросил Максим.
– Да. Фрау Вестхейм сняла для меня небольшую квартирку неподалеку, на Ку'дамм, чтобы у меня был свой угол вне особняка. Она же с господином Вестхеймом переселились в Ваннзее на свою виллу. Это было важно, чтобы никто из нас не жил в городском доме… из-за слуг.
– И потом, после родов, вы сразу отдали меня Вестхеймам… Тедди ведь сказала, что я был усыновлен на другой день после рождения.
Сестра Констанца наклонила голову и посмотрела на Максима долгим задумчивым взглядом:
– Для всех было лучше проделать это поскорее. Ты был такой красивый младенец, я знала, что не смогла бы от тебя отказаться, если бы слишком долго продержала тебя на руках. Они пришли за тобой тринадцатого июня и унесли к себе. Они были такие счастливые. Я сказала, что никакой другой чете в мире не хотела бы отдать тебя, кроме них, потому что знала, какие они прекрасные и добрые люди. Я знала, что они вырастят тебя в любви и ласке и одарят всем, что можно купить за деньги.