Женщины в его жизни
Шрифт:
– Мои мертвые дяди были смелыми, – повторил Максим, посерьезнев.
– Да, такими они были, твои мертвые дяди, – подтвердила бабушка. – И оба твои деда были честными людьми, потому что никогда не бывали жестокими или грубыми, несправедливыми или бессовестными…
– Ужин готов, зову всех, – объявила Урсула, появившись в дверях. – Марта ждет, готова подавать на стол.
– Сию минуту идем, дорогая моя, – отозвался Зигмунд, сразу же встав. – Теперь, Максим, беги к маме, и ступайте с нею в столовую. Мы идем вслед за вами. – Он снял мальчика с дивана и поставил на пол, затем сунул руку в карман и достал листок бумаги. – Вот, держи Максим. Я написал
Максим взял листок и положил в карман. На протяжении последних недель он хранил все бумажки, которые давал ему отец.
– Спасибо, папа. Я буду помнить.
Зигмунд смотрел на мальчика, восхищенный его красотой и сообразительностью. По уму и развитию сын действительно был незаурядным для своего возраста ребенком. Он погладил малыша по светлой головке, затем помог матери подняться со стула и не спеша направился с ней к выходу.
Максим подбежал к стоявшей в дверях Урсуле. Она взяла сынишку за руку, они вместе прошли по мраморному холлу и направились в столовую.
– О чем, детка, тебе сегодня рассказывал папа?
– Он сказал, что, когда я вырасту, я должен быть храбрым, честным и благородным.
На что Урсула вполголоса сказала:
– В таком случае, ты будешь в точности таким, как твой папа.
Максим крепко зажмурил глаза и слушал, как мама благословляла свечи Субботы.
– Барух ата Адонай, – медленно начала она своим ясным и четким голосом, который ему всегда так нравилось слушать, в особенности когда она говорила по-еврейски. Слова у нее звучали, как музыка.
– Ами-инь, – пропел он, присоединяясь к остальным, когда она закончила чтение. И только тогда открыл глаза.
Все чинно сели за большой стол, накрытый белоснежной скатертью, с серебряным канделябром и хрустальными рюмками, искрившимися в трепетном свете свечей. Во главе стола сидел папа, напротив в другом конце стола – мама, а они с Теодорой сели напротив бабушки.
Теперь была очередь отца исполнить ритуал.
Он благословил красное вино в серебряной чашечке и прочел по-еврейски киддиш, [6] затем произнес шепотом другие благословения, на сей раз над халой, двумя ломтями витого хлеба в серебряной корзинке под вышитой льняной салфеткой.
6
Иудейская молитва.
Когда с благословением было покончено, его отец поднял салфетку, провел церемонию преломления хлеба и передал его по кругу сидевшим за столом. После чего Марте наконец было дозволено подавать еду, которую фрау Мюллер готовила весь день в большой кухне. По пятницам ужин всегда подавала Марта, потому что дворецкий Вальтер бывал вечером свободен и ходил навещать свою дочь и ее детей. Максим знал немало о внуках дворецкого. Вальтер рассказывал ему много всякой всячины, когда Максим украдкой приходил на кухню в день выпечки. Вальтер усаживал его на разделочный стол фрау Мюллер и давал ему берлинский блинчик, сочившийся желе, и стакан молока, и беседовал с ним, и, если никто не смотрел, то подсовывал ему еще и пончик с джемом. Но фрау Мюллер почему-то замечала все. «Ты портишь ребенка», – говорила она Вальтеру, который, к счастью, никогда не обращал на нее внимания. Вальтер и Максим были очень большими друзьями.
Максим сполз на стуле в ожидании.
Сколько он себя помнил, все происходило по раз и навсегда заведенному порядку. «Субботний обряд для всех нас очень важен и должен строго соблюдаться», – часто
Вечер пятницы был для него самый любимый, притом по многим причинам. Прежде всего потому, что им с Теодорой разрешалось ужинать вместе с мамой и папой в большой столовой, а не в детской в обществе друг друга, как это обычно бывало, за исключением выходного дня Тедди. Во-вторых, потому что он бывал вместе с Мутти, папой, Тедди и бабушкой – с этими четырьмя людьми, самыми любимыми в целом огромном мире. И еще потому, что его допоздна не укладывали спать и на ужин подавали его любимые кушанья. Сперва куриный бульон, потом жареного цыпленка, золотистого, хрустящего снаружи и сочного внутри, или жареное мясо, или же тушеного карпа, а еще бывали картофельные оладьи с яблочным соусом или сладкая тертая морковка и картофельные клецки. А на десерт всегда бывало что-нибудь замечательное, вроде яблочного штруделя, который прямо-таки таял во рту.
Да, вечер пятницы был лучшим на неделе. Он бывал как начало праздника. В субботу и воскресенье папа не ходил в банк, и они делали массу всяких интересных вещей, и всем вместе им бывало очень весело.
Вечер в пятницу был… был… празднеством. Да, точно, таков он и был, вечер пятницы. Правда, сегодня никто почему-то не выглядел особенно празднично. Maмa сидела очень спокойная, такая совсем притихшая. Она была такая давно, и он не переставал удивляться, с чего бы? Позавчера он даже спросил у Тедди, не знает ли она причину маминой грусти. Вразумительного ответа он так и не получил. Единственное, что она сказала, это что у его мамы в голове были вещи. И хотя он еще долго приставал к Тедди, она так ничего больше ему и не объяснила.
Maмe его, казалось, было совсем не до смеха, и ее красивое лицо было печально, как тогда, когда умер дедушка Нейман. Он подумал, не сердится ли мама на него, но Тедди сказала, что нет, а он верил Тедди. Она всегда говорила ему правду. Да он и не был плохим мальчиком. А недавно он даже был ангелом или почти, сказала Тедди.
В воздухе соблазнительно повеяло куриным супчиком. У Максима сморщился нос и потекли слюнки, когда Марта поставила перед ним фарфоровую тарелку.
– Dапке schon, Марта, – сказал он и взял свою серебряную ложку. Он окунул ее в прозрачную золотистую жидкость, выловил кусочек морковки и завиток лапши и отправил в рот первую порцию. Вку-усно! Это был его самый любимый суп. Хорошо, если бы они ели его каждый день.
Папа с бабушкой без умолку разговаривали о том о сем, изредка вставляла словечко мама, но они с Тедди, как всегда, сидели тихо, словно мышки, говорили только, если их спрашивали и нужно было ответить на вопрос.
После того как все покончили с супом, Герда, вторая горничная, унесла глубокие тарелки, и Марта вплыла из кухни с серебряным подносом, на котором возлежал огромный тушеный карп.
Если сесть совсем прямо и как следует вытянуть шею, то можно увидеть всю рыбу целиком. Марта показала рыбу маме, та кивнула и сказала:
– Вид у нее изумительный, Марта. Мои комплименты фрау Мюллер. Будь добра, положи всем сама.
– Мне кажется, ради перемены обстановки вам было бы неплохо погостить несколько дней в замке у Ренаты, – сказал Зигмунд, глядя через длинный стол на Урсулу, когда подавали десерт. – Я уверен, что Максиму с Тедди тоже понравилось бы там.
При упоминании его имени Максим выпрямился на стуле и перевел настороженный взгляд с отца на мать. Темные глазки заблестели, и не успел он себя остановить, как у него вырвалось: