Женская собственность. Сборник
Шрифт:
В несколько дней он стал если не нищим, то таким же, как все. Но все так не работали, как он, по четырнадцать часов в сутки.
И партию запретили, потом, правда, разрешили вместе с другими партиями. Но в министерстве партком ликвидировали, в партии теперь состояли по месту жительства, в основном при жилищно-коммунальных конторах.
Партия сжималась. Каждый день из нее выходили десятками тысяч. Партийные билеты бросали у входа в райкомы. Он не выбросил партийный билет, положив его вместе с дипломом. Так, на всякий случай — если коммунисты снова вернутся к власти
И все-таки он успел вложить часть своих денег в подъемник, который продавался в таксопарке. Потом этот подъемник он установил в гараже.
По-прежнему он каждое утро ехал на работу в министерство. Когда его спрашивали:
— Зачем тебе работа в министерстве? Ты же талантливый механик!
— Хочу стать министром, — отвечал он.
Но в министерстве он не собирался оставаться надолго, хотя и довольно быстро стал начальником отдела и заместителем начальника управления. Теперь он мог прийти к Лене и рассказать, что он живет в Москве и работает в министерстве, и обязательно, чтобы при этом разговоре присутствовала мать Лены, которая его ненавидела и не верила, что он чего-то может добиться.
Он знал, что Лена и ее муж работают в научно-исследовательском институте. Предполагая, что она будет на одной из научных конференций, он надел свой лучший итальянский костюм и попросил у Ольги ее «шевроле». Лена обрадовалась, увидев его. Рассказала о своих детях, мальчике и девочке, что отец умер через полгода после перевода в Москву и они живут вместе с матерью впятером в трехкомнатной квартире.
Он предложил подвезти Лену до дома. Она увидела «шевроле» и сказала:
— А у нас старенькие «Жигули», совсем разваливаются, но новые пока потянуть не можем.
Она по-прежнему была бесхитростно откровенной.
— Может быть, заедем за матерью, нам по дороге, — предложила она.
— Конечно, — согласился он и даже обрадовался. Одно дело, когда Лена расскажет о «шевроле», на котором ее подвезли, другое — если мать сама увидит эту замечательную машину, она наверняка разбирается в хороших машинах.
— А где работает мать? — спросил он.
— Преподает в школе английский язык. К сожалению, она не успела воспользоваться связями отца и смогла устроиться только учительницей в школу.
Значит, ей пришлось опуститься на уровень рядовой школьной учительницы.
Она его сразу узнала.
— Номер машины московский. Вы живете в Москве? — спросила она.
— Да.
— А где работаете?
— В министерстве сельского хозяйства, — ответила за него Лена. — Мы встретились на конференции.
— А в какой должности?
— Заместитель начальника управления.
— Ваш тесть министр или заместитель министра?
— Мой тесть учитель, сейчас на пенсии.
— А как же вы попали в министерство?
— Я несколько лет проработал в подмосковном совхозе.
— Тогда непонятно, откуда такая роскошная машина?
— У меня кооператив по ремонту иномарок.
— А если государство снова все отберет?
— Уже вряд ли. Еще одной экспроприации Россия не выдержит.
Его пригласили на чашку
В трехкомнатной стандартной квартире было тесно от детей и мебели, перевезенной из псковской квартиры, он хорошо запомнил ту мебель. В разговоре он был спокоен и уверен. Он немногого добился, но они добились еще меньшего, хотя возможностей у них было намного больше.
Теперь, после девальвации, нищими стали все, и он, и они. Надо было все начинать сначала. Ему с детства внушили, что никто не живет без запаса на черный день. Даже собака зарывает кость впрок, если она сыта, на случай когда еды не будет.
Городские люди вкладывали излишки денег в золото, более просвещенные — в картины, в антикварную мебель, покупать дома и землю при той власти не мог никто. Он был слишком недолго городским жителем. И жил он в городе только с одной мечтой: накопить денег на собственную квартиру, на свой дом. Его отец все вкладывал в свой дом, вместо шифера покрыл крышу оцинкованным железом, построил сарай, перестроил хлев. В доме отца не было никаких ценностей. Он пользовался ламповым приемником, купленным еще тридцать лет назад, и велосипед у него был еще со времен, когда он ухаживал за матерью.
На случай неурожая у отца хранился стратегический запас зерна и круп, засоленного и копченого сала. На продажу, чтобы получить деньги, у отца ничего бы не нашлось. Кому нужны старый телевизор, радиоприемник, велосипед? Наверное, у отца была сберегательная книжка, но, сколько на ней лежало денег, отец никогда не говорил, может быть, верил, что потерянные вклады когда-нибудь компенсируют.
После финансового обвала что-то изменилось в его отношении к деньгам. Он перестал копить деньги. Покупал по случаю доллары, понимая, что в любой момент может выйти постановление правительства или указ президента о закрытии всех обменных пунктов, а покупка валюты может быть приравнена к преступлению, как было недавно.
— Этого уже не будет, — говорила Татьяна. Она верила в демократические и окончательные преобразования. Он не верил. Татьяна увлеклась политикой и все чаще после работы ездила на какие-то совещания «Демократической России».
Ольга взяла академический отпуск в университете и собиралась уезжать со своим негром вначале в Африку, а потом в Англию.
Он предчувствовал беду. В очередной раз, когда он уходил от Ольги, она как-то странно посмотрела на него.
— Ты хочешь о чем-то меня спросить? — сказал он.
— Я хочу тебе что-то сказать. Наверное, мы видимся с тобой в последний раз.
— Наше министерство поддерживает контакты с английским министерством сельского хозяйства. Так что я смогу бывать в Лондоне.
— Извини. Все закончилась. Теперь я покаюсь за грехи свои, может быть, меня и простят.
— Никакого греха нет, — ответил он. — Вместо матери в совхоз на уборку картошки могла приехать ты, и у нас начался бы роман, и я предложил бы выйти за меня замуж, потому что я был влюблен в Татьяну мальчишкой. А потом мне нравились только женщины, похожие на нее. Я был влюблен в свою одноклассницу Марину. А ты похожа и на мать, и на мою девушку Марину.