Женская собственность. Сборник
Шрифт:
И наконец пошел третий. Из Калужского театра. Этот был самый молодой, чуть больше тридцати, спортивный, раскованный. Он не играл отрешенность, как первый, не доказывал, как я, что маленькие люди тоже люди. Он просто жил, ходил, смеялся и терпел поражение потому, что не мог выиграть в четко расставленных и спланированных ловушках интриги. В конце эпизода была сцена, когда герой плакал. Первый парень плакал хорошо, пытаясь скрыть слезы, — он не хотел, чтобы увидели его слабость. Я плакал мужественно, слезы катились, я их не вытирал. Меня наверняка бы жалели миллионы женщин, которым за сорок.
А
Что уж тут говорить. Это был очень интересный парень. Может быть, даже талантливый, об этом еще никто не знал, но узнают, когда он сыграет эту главную роль. Но я-то видел, что он сделал уже и что может еще сделать. Это всегда видно. Я люблю включать телевизор на середине фильма, и мне достаточно несколько минут, чтобы понять, способный ли режиссер, — это видно в каждом кадре. Интересны ли актеры, это тоже видно в каждом актерском движении. Да и вообще, когда выставляешься на публичное обозрение, все видно.
Просмотр закончился. Киномеханик включил в зале свет.
— Кого? — спросил режиссер.
— Третий, — сказал я.
— Спасибо, — сказал режиссер.
— Да ладно, — сказал я.
— Но у вас право сыграть в этом фильме любую другую роль, — сказал режиссер.
— Право не дают, а берут. Я на этот раз не взял. Может быть, возьму в следующий, — сказал я и тут же подумал, что следующего раза у меня уже не будет.
— Когда обсуждение проб? — спросил я.
— Через час, — ответил режиссер.
— Скажи, что я за третьего, — попросил я. Нормальная слабость. Мне хотелось, чтобы все знали, что я сам принял решение, хотя режиссер, независимо от меня, все давно решил. Как профессионал я понимал профессионала.
Мы пожали друг другу руки, и я пошел.
Теперь меня беспокоило, только чтобы не встретить ее. Она знала мои привычки. Я обычно уходил со студии через холл рядом с гардеробными, там всегда можно встретить знакомых актеров, обменяться новостями. Она, наверное, ждала меня там. Я двинулся к другому выходу, прошел через стеклянную галерею, пронесся через проходную, изображая опаздывающего человека; вскочил в троллейбус. В конце маршрута у Киевского вокзала я вышел и спустился в метро. И только на эскалаторе сообразил, что никто на меня не смотрит и мне не надо изображать озабоченного делами. Судя по всему, дела у меня вообще теперь появятся не скоро.
Вышел я на Белорусской. В Доме кино ресторан был еще закрыт, и я направился в пельменную напротив. В последние месяцы мне всегда хотелось есть, каждый час я думал о еде, но сдерживался, проходя мимо столовых и буфетов.
— Две порции пельменей, — заказал я. Это было компромиссное решение. Я теперь всегда помнил о своей с таким трудом добытой стройности.
В пельменную вошел подполковник с эмблемами строительных частей на петлицах. Подполковник был маленького роста, может быть даже меньше меня. И поэтому я сразу включился, ведь мне еще ни разу не приходилось играть подполковников.
Подполковник, предварительно спросив разрешения, подсел за мой столик. Судя по новому мундиру, он был явно из провинции, столичные военные в будние дни пользовались
Подполковник заказал салат и пять порций пельменей, — набегался, наверное, за утро по военным конторам или магазинам. Он протер ложку и вилку бумажной салфеткой, разложил на коленях носовой платок, чтобы не запачкать брюки. Подполковник все это проделал основательно и спокойно. А чего ему не быть спокойным. Судя по возрасту, он уже выслужил свои календарные двадцать пять лет, после которых военных обеспечивают солидной пенсией. А я уже тридцать лет снимался в кино, и до пенсии мне было больше десяти лет.
Я вдруг подумал, что подполковник, просыпаясь утром, не ждет, что ему по телефону сообщат о присвоении генеральского звания, как жду я, что мне позвонят и предложат главную роль. Жизнь есть жизнь, и чтобы быть генералом, подполковнику надо обязательно вначале быть полковником. А может быть, подполковник даже уже и не мечтает о каракулевой папахе, которой полковники отличаются от подполковников, потому что папах намного меньше, чем подполковников.
Конечно, у военных всё немного по-другому, чем у нас. В кино можно выиграть в лотерею. Но играют многие, а выигрывают все-таки единицы. Я не выиграл. И я принял решение. Свои великолепные фарфоровые зубы я, конечно, оставлю, потому что хорошие зубы — это хорошее пищеварение, актер должен быть здоровым. Я прикинул, что десять килограммов, чтобы появился двойной подбородок, складки на затылке, чтобы живот переваливался через ремень, я наберу за месяц. Если кино я нужен только таким, я таким и буду. Подошла официантка.
— Еще три порции пельменей, — заказал я и подумал, что впервые за полгода я досыта наемся. Подумал об этом с облегчением.
ЖЕНСКАЯ СОБСТВЕННОСТЬ
Рассказ
Я не могу смотреть, как плачет женщина. Обычно я подхожу, достаю платок, вытираю слезы и говорю:
— Перестань. Ничто не стоит твоих слез. Чем я могу помочь?
Я ее помнил с детства. Черноглазую, стройную, быстроногую в фильме о цыганах. Потом я узнал, что она нормальная еврейка. Я курил на площадке четвертого этажа, она рассказывала и плакала на площадке третьего.
— Одни несчастья! Захлопнула дверь, а ключи остались в квартире. Я только что поставила железную дверь. Вырезать замок — это заменять дверь. У меня нет миллиона на дверь! На Ярославке у светофора вдруг заглох двигатель. Мужики подтолкнули к обочине, открыли капот, что-то поковыряли, говорят, аккумулятор сдох. Оставляю машину, ловлю левака, сижу на просмотрах, а вижу не этих идиотов, а как с машины снимают колеса. Да что колеса! Подцепят и угонят. А я никогда не куплю уже новую машину.
И она всхлипнула, как всхлипывают только женщины и дети. Я спустился на этаж ниже и сказал:
— Перестань. Это не стоит твоих слез. Я тебе помогу.
Она достала платок, вытерла слезы и спросила:
— Вы с какого факультета?
— Пока ни с какого.
Тут она, наверное, меня вспомнила и сказала:
— Спасибо, не надо.
— Пошли.
Я взял ее за руку. Не знаю, как я решился, но она пошла за мной.
Выйдя из института, я направился к гостинице «Турист».