Женская тетрадь
Шрифт:
Да работала она, работала неистово, только иначе, чем тетя Мила… Несколько томов нам оставила, до сих пор читают ее стихи со сцены, играют пьесы, переиздают бесконечно, на многих языках, до сих пор Цветаева – работник нашей культуры, поважнее многих живых. И то, что так раздражает тетю Милу – помощь соседей и знакомых в трудный час, – ведь было когда-то естественной нормой жизни. Этого даже не обсуждали, так было принято у людей. Не всегда русскую жизнь определяла мораль коммунальной кухни!
Когда М. Смирнова цитирует стихи Цветаевой, у читателя полное ощущение, что из мира смрада, чада и грязной ругани он вдруг очутился в Божьем мире, пьет чистую воду, смотрит на небо.
Книги, подобные этому мутному сочинению, стоят на полках книжных магазинов рядом с солидными научными биографиями. Люди подходят к надписи «книги о М. Цветаевой» и
2008
Виталий Вульф: «Женщины прошлого и настоящего»
– Виталий Яковлевич, вы видели на сцене и были знакомы лично с представительницами нескольких поколений в искусстве. Вот те женщины, которые родились еще в царской России, при звуках гимна «Боже, царя храни», были ли они особыми, непохожими на современных актрис?
ВУЛЬФ: Я знал великих актрис – Марию Ивановну Бабанову, Аллу Константиновну Тарасову, Ангелину Иосифовну Степанову, и, конечно, они были другими, непохожими. Красивые – да, элегантные – о да, и при этом в них была особенная значительность. Они были воспитанными и образованными людьми. Степанова знала французский язык, как русский. Когда Бабанова получила роль в какой-то английской пьесе, она, тоже превосходно знавшая французский, нашла учительницу и ездила два раза в неделю брать уроки. Зачем? Но как же можно играть английскую пьесу и не знать языка, не знать всей атмосферы английской жизни! Я смотрел круглыми глазами… По нынешним временам, у Марии Ивановны была скромная квартира – три комнаты, но она была сказочной красоты. Ампирная мебель, синие лампы, все она выбирала сама, такой у нее был великолепный вкус. Эти женщины много читали, знали русскую классику наизусть. Когда пришло другое поколение – скажем, ефремовское – там читающих людей уже было куда меньше. Актрисы были умны, активны, деятельны, но, за редким исключением, не очень образованы. Известно же, что Галина Волчек, к примеру, при всем таланте и потрясающей интуиции, книг не читает. Она мне все, бывало, говорила: «Виталий, ты что все читаешь, глаза испортишь!» Такой курьез.
– Понизился уровень образования?
ВУЛЬФ: И образования, и требовательности к себе. А Степанова или Бабанова блистали эрудицией даже в частных разговорах с подружками. У них было, кстати, своеобразное презрение к тем, кто снимался в кино, хотя они и сами снимались, но к легкой кинославе, к дешевой популярности они относились свысока. Словечко «звезда» в их устах звучало как обида. Помню, как насмешливо Степанова относилась к молоденькой Людмиле Гурченко, которая одно время была женою ее сына, а Москва в это время сходила с ума от «Карнавальной ночи». Эти великие актрисы были строги и требовательны и к себе, и к другим. «Звездизма» они никакого не принимали. Помню, как я провожал Марию Ивановну Бабанову после спектакля «Банкрот», где великолепно сыграла юная Наталья Гундарева, и Бабанова сказала с жалостью – какая талантливая девочка, но ее погубит это ее кино, она бесконечно много снимается… Если бы им сказать, что у нас сегодня существует «фабрика звезд», они бы ни слова не поняли, что мы им говорим.
– Презрение к легкой популярности – это был такой жизненный принцип?
ВУЛЬФ: Скорее, твердое жизненное правило. Они жили по этим правилам. Никакой расхлябанности в быту, например. В годы учения в аспирантуре я, тогда бедно живший, иногда бывал приглашен Бабановой, и никогда не забуду, как был накрыт стол в столовой. Самая простая еда, какие-нибудь отбивные с картошечкой, но все изящно – тарелки, салфетки, бокалы с водой. Красота – это тоже был принцип. Они ведь и сами были феноменально красивы… Я впервые увидел Аллу Тарасову в спектакле «Три сестры», она молчала весь первый акт, и было не оторваться от созерцания этой невероятной женственной красоты. А как она играла в «Последней жертве» Островского! Ни на один спектакль было не попасть. Сегодня в «Последней жертве» в Художественном театре играет привлекательной внешности
– Насколько я понимаю, было не принято афишировать свою личную жизнь, даже в кругу близких друзей?
ВУЛЬФ: Естественно, хотя романы были, и весьма красивые романы. Были и те, кто, как говорится, «попадал на язычок». Много говорили о Валентине Серовой – и о ее связи с Симоновым, и о шумной истории их развода, и том, как она стала пить. Было много страстей. Но то была совсем другая жизнь.
– Хранили чувство собственного достоинства?
ВУЛЬФ: Кроме чувства собственного достоинства, было и острое чувство собственного самосохранения. Ведь жили под топором! Я вот помню, как начиналось диссидентское движение в Москве и как в него кидались люди моего поколения. А старшие – нет. Побаивались. «Один день Ивана Денисовича» Солженицына, к примеру, мои любимые актрисы ценили куда меньше, чем его же «Матренин двор». Предпочитали литературные качества, а не политическую злободневность. Сталинизм не принимался внутренне, но и к последующим годам было скептическое отношение. Они же учились у Мейерхольда, у Станиславского, в атмосфере высокой культуры. И у всех знаменитых московских актрис, рожденных до революции, был один общий кумир – жена А.П. Чехова, Ольга Леонардовна Книппер-Чехова. Она и ее дом – это был символ благородства. Символ высокой утраченной культуры. Обворожительная, фантастически женственная, Книппер была эталоном интеллигентской среды. А при том у Ольги Леонардовны была очень бурная личная жизнь! Последний ее роман, с театроведом Николаем Волковым, случился у актрисы, когда ей было 62 года. А сейчас шуму-пены много, а дела-то…
– Но вот пришло другое поколение актеров, поколение «Таганки» и «Современника»…
ВУЛЬФ: И оно уже не имело никакого отношения к тем, прошлым людям. Например, большинство этих артистов уже любили власть, любили быть приближенными к власти. Добиваться приглашения на банкет, где будет Первое лицо, – раньше такого не было. Когда Бабановой к юбилею Театра Маяковского дали награду, она, вежливо извинившись, не поехала за ней в Кремль. Чтобы сейчас актер не пошел в Кремль за наградой?
– Ха-ха. Некоторые уже тропу в Кремль протоптали…И личная жизнь постепенно стала выходить на люди, причем в мелких подробностях. Может, и вообще изменился калибр таланта, отпущенного людям, или он тратится на ерунду?
ВУЛЬФ: Постепенно пошла коммерциализация искусства, желание заработать, жизнь стала суше, рациональнее, холоднее. Звания «народный артист», «заслуженный артист» совсем обесценились. А женщины стали очень деловыми – ни загадки, ни поэзии.
– А с виду красивые…
ВУЛЬФ: Внешне да, но назовите хоть одну, сравнимую с Яниной Жеймо или Любовью Орловой. У Валентины Серовой нет правильных черт лица, она даже некрасива, но посмотрите ее в картине «Сердца четырех» – когда она падает с велосипеда и ее поднимает на руки Самойлов, как она открывает томные глаза! Сколько поэзии, тайной эротики! Никак не сравнятся с этим холодные, уверенные, деловые, все в гонорарах и «проэктах», охотно дающие интервью современные красотки.
– Вы думаете, нельзя актрисам откровенно говорить в прессе о личной жизни?
ВУЛЬФ: Нет, нельзя. Как нельзя стирать пыльцу с крыльев бабочки – она лишится всей своей прелести. Чего-то о себе не надо выговаривать. И еще, знаете, очень уж вульгарным стал общий стиль жизни. Из-за нездорового отношения к материальным ценностям. Роскошь напоказ, все эти «бриллианты – лучшие друзья девушек»…
– Как, разве Степанова и Тарасова не носили бриллиантов?
ВУЛЬФ: Да никогда. И не носили, и не покупали. Им было неудобно – они знали, как живут рядом люди. Стыдно было демонстрировать благополучие. Степанова и муж ее, знаменитейший писатель Александр Фадеев, жили на даче, и она казалась тогда пределом роскоши. Сегодня, в сравнении с Рублевкой – это сарай, просто сарай! Геологический переворот произошел и в нашей жизни, и в нашем сознании.