Женский чеченский дневник
Шрифт:
– Что вы здесь вынюхиваете? – завязал веревочки на папке.
– Хотите, я вам анекдот расскажу? ...Сидит дедушка Ленин, чай пьет, заваренный из морковки. Подходит Дзержинский: «Что это вы, Владимир Ильич, сахарок-то вприкусочку едите. Размешали бы в чае, экономней будет». А дедушка Ленин ему отвечает: «Так больше не размешивается, товарищ Дзержинский»...
У главного редактора нет шрамов, которые могут побелеть. Его лицо проступает потом.
– Не смешно? – спрашивает Наташа, жалея о том, что рассказала анекдот.
–
– Генерал-полковник! – чеканит она и сдвигает ноги по стойке смирно, одна кроссовка ударяется о другую.
– Какое задание выполняете?
– Веду съемку местности, товарищ главный редактор!
– А что вы такая веселая? – убирает папку в стол.
– У меня сегодня день рождения... И мне так надоело ждать у подоконника... Я его видеть уже не могу. Знаете, я прошлый свой день рождения в Испании отмечала, с подругой Мари-Кармэн, а сейчас я здесь, с вами...
– Что, ФСБ не может вас снова в Испанию отправить?
– Может...Просто... просто мне все это так надоело... Извините, я пойду...
На выходе она столкнулась с украинскими журналистами. Втроем они входили в кабинет главного редактора.
– Привет, фээсбэшники! – негромко окликнула их Наташа; пока слезы не успели сдавить голос, решила так пошутить, не одной ведь ей носить этот титул.
У «фээсбэшников» вытянулись лица.
– Приходите ко мне вечером, чаю попьем, я вам пленку намотаю... У меня сегодня день рождения...
– Ли-пуч-ка... – бросила ей вслед баба.
Она сидела на покрытом мхом валуне, в старой крепости, камни которой знали – все проходит, ничто не вечно, даже они сами. Круг щипало от слез. Плакала негромко, но в голос – здесь ее никто не мог услышать, разве что тень Лермонтова, при жизни бывавшего в этих местах. Просто ей все это так надоело...
– Тетя, ты почему плачешь?
Наташа вздрогнула. Подняла голову. Над разрушенной стеной торчала голова мальчика.
– Что ты здесь делаешь? – спросила она.
– Мы тут русских убиваем, – мальчик поднял над головой железную трубу – детский гранатомет. – В войнушку играем.
– Тебя кто-то обидел? – спросил он.
– Нет, – Наташа вытерла ладонью глаза, подушечки пальцев почернели, она вспомнила, что стерла пририсованные Розой стрелки, и слезы снова покатились по щекам. – Просто у меня сегодня день рождения... Я всем говорю – у меня день рождения. Но никто меня не поздравит...
– Я тебя поздравляю. Могу подарить тебе каску. Она тебе подойдет. – Мальчик положил на стену самую настоящую зеленую солдатскую каску.
– Спасибо... Тебе она нужней...
День подошел к концу. Солнце покатилось к вечеру. Роза дула на чай. Наташа сидела, не поднимая набрякших век. В дверь постучали. Роза пошла открывать. Еще один ребенок сегодня ночью лишится дня рождения, тяжело подумала Наташа. Здесь толку в них – в днях рождениях – нет, но честно ли отнимать самый первый?
В кухню
– Кто тебя обидел? – комендант Ведено склонил голову набок, чтобы поймать ее опущенный взгляд.
– Просто мне все это надоело, – произнесла Наташа триста раз за день повторенную про себя фразу. – Хотите в плен возьмите, а хотите – пристрелите, только не надо больше про ФСБ... – а вот эти слова она собиралась сказать Шамилю Басаеву, подготовила их, когда шла от крепости домой, в сопровождении незнакомого мальчишки. Но раз пришел Ширвани, то и Ширвани сгодится.
– Завтра утром зайди в комендатуру, – сказал тот, вставая.
– Роза, откуда он знает, что меня обидели? – спросила Наташа, когда за комендантом закрылась дверь.
– Вай! – всплеснула руками та. – Все Ведено уже знает, что ты сегодня плакала... Чем хлеб резать, Наташа? Ни одного ножа в доме не оставили, ва-а-ай...
Утром солнце шпарило вовсю. Наташа поплевала на черный карандаш, стоя перед зеркалом, но краситься передумала. Схожу в комендатуру, решила она, пусть скажут, что хотели. И уеду. Надоело.
Войдя в комендатуру, поднялась на второй этаж, бросила взгляд в свой закуток – на одинокий подоконник. На секунду ей показалось, она видит у него саму себя, стоящую, прислонившись к стене, глядя не в окно, а на деревянную планку подоконника, неровно выкрашенную белой краской. Разглядывает разводы, оставленные грубой кистью, стараясь угадать в них формы предметов или животных – вот этот развод похож на кошку, этот – на жирафа, а этот – на папаху деда Муслима... Она так долго стояла в этом закутке, что, кажется, продавила собой трафарет в воздухе, и теперь будет мерещиться всем, кто сюда заглянет.
Коснулась костяшками пальцев двери приемной. Приоткрыла.
– Заходи, – послышался голос Ширвани.
Все в приемной встали – сам Ширвани, Шамиль Басаев, Асланбек Большой и два незнакомых крупных боевика. Первым встал Шамиль Басаев, остальные последовали его примеру. По старой традиции в Чечне вставали при появлении старших. При появлении женщин не вставали никогда. Наташа была не настолько глупа, чтобы не понять, это – новая шутка Басаева-старшего.
– Садись, – сказал он ей, сам садясь.
На нем был кожаный картуз.
– Зайди сегодня к главному редактору газеты, – Басаев улыбался.
– Не пойду, – буркнула Наташа.
– Пойдешь, – Басаев надавил на букву «й». – А если тебя еще кто-то обидит, захочет расстрелять или взять в плен, сразу говори, что пожалуешься Шамилю Басаеву...
– Пойдем, сниму тебя у подоконника, там свет хороший, – примирительно сказала она. Обида забывалась.
– Сколько километров пленки со мной ты уже сняла? – спросил Басаев. – Тебе еще не надоело меня снимать? Сколько тебе фотографий нужно, чтобы ты перестала меня фотографировать.