Женский чеченский дневник
Шрифт:
Теперь событие над ней насмехалось. Подложило ей к подоконнику Дудаева, правда, совсем не того, но ведь сбылось, как ни крути, сбылось.
– А что вы тут делаете? – осторожно спросила Наташа.
– Жду Джохара. Я – его старший брат Махарби...
Наташа ушла и через несколько минут вернулась со вторым стулом. Поставила его напротив старика.
– Вместе ждать будем... – сказала она.
Махарби достал из кармана кулек с семечками, рассыпал их горкой на подоконнике.
– Вот скажите, – начала Наташа, выщелкивая семечку в рот, – вы, значит, старший
– Да, старший брат, – согласился старик, отдирая желтым ногтем от семечки шелуху.
– Значит, он, как младший, должен вас во всем слушаться?
– Да, – подобрался старик, вязаные ромбы выпятились на груди. – Он меня и слушается всегда...
– Так скажите ему, когда он приедет, чтобы дал мне интервью.
– Да. Да. Я ему скажу, – закивал норковой шапкой старик.
Из приемной вышел Шамиль Басаев. Пошел мимо по коридору, а, поравнявшись с ними, остановился.
– О нет... Ты же уехала...
Наташа расщелкнула семечку передними зубами, сплюнула шелуху.
– Что ты здесь опять делаешь?
– Мы ждем Дудаева...
Басаев надул щеки и шумно выпустил воздух.
– Хотите в плен меня возьмите, – затянула Наташа старую песню, – а без интервью не уеду.
– В плен тебя взять? – Басаев сделал вид, что серьезно обдумывает это предложение. – Да кому ты нужна? Нам потом денег не хватит, чтоб тебя назад забрали...
Он еще постоял у окна, чему-то улыбаясь в бороду.
– Ты просила Масхадова, не меня, – наконец проговорил он.
– А какая разница?
– Разница большая...
– Шамиль, пожалуйста, устрой мне интервью с Дудаевым...
– Раз ты такая настырная, сиди здесь, никуда не уходи. Через три дня будет тебе интервью. Уже я тебе обещаю.
Сказав это, Басаев ушел.
Прошло три дня. Каждое утро Наташа бегала на рынок, покупала у бабок большой кулек семечек и рассыпала их на подоконнике, у которого они теперь дежурили вдвоем с Махарби. До обеда они лузгали семечки, а потом спускались в столовую, съедали по тарелке горохового супа и макарон. Махарби крошил неповоротливыми пальцами нарезанные куски хлеба, шумно втягивал суп с ложки и в который раз на плохом русском рассказывал, какое несчастье с ним приключилось.
– Сидел дома, э-э... Никого не трогал. Ни с кем не воевал... Никому ничего не делал, огород копал, честное слово. – Его глаза заслезились сильней, а нос покраснел от горячего супа. Он приподнял норковую шапку и вытер ладонью вспотевший лоб.
«Неужели это старший брат Джохара Дудаева?» – думала про себя Наташа.
– Приходят... Ворвались в масках... Ударили меня вот сюда, – Махарби опускает ложку в тарелку и щупает ребро. – Прикладом били, ребро сломали. А я дома сидел, никого не трогал, никому ничего не делал... Потом забрали, в тюрьму посадили... Вот теперь только отпустили... На русского разведчика меня поменяли... – Он снова берется за ложку.
Сходство между братьями все же было, и с каждым днем, с каждым съеденным семечком, оно все больше бросалось в глаза. Останься Джохар Дудаев навсегда в родном селе, не стань он офицером
После обеда они снова возвращались к подоконнику, и к вечеру от семечек у Наташи на кончике языка выскакивал волдырь.
Наташа чувствовала – что-то намечается. В Ведено приехал американский журналист. Что он здесь делает, если не так же, как я, ждет Дудаева, спрашивала она себя. Верная своему правилу со всеми знакомиться Наташа дождалась появления американца во дворе комендатуры – все приезжие приходили сюда. Увидев его из окна, она оставила Махарби наедине с семечками и спустилась вниз.
– Май нейм из Наталья, – сказала она, протягивая американцу руку.
Тот пристально посмотрел на протянутую ему ладонь. Вместе с ним на нее посмотрела сама Наташа, как будто увидела свою собственную руку впервые за долгое время. Указательный палец черный от семечек. Под ногтями земля. Не грязь, а земля, которую не вымоешь, потерев руки мылом. Земля – она въедливая. И если ты ее не боишься, пригибаешься к ней во время съемки, опираешься о нее руками или просто лежишь на ней ничком, крупицами она надолго въедается в кожу и под ногти.
Американец отвернулся, и Наташа не успела запомнить его лица.
– Хелло! – позвала Наташа, она уже выдала весь запас знакомых ей английских слов, осталось только спросить: «Хау ду ю ду?»
Не нужно было говорить по-английски, чтобы понять брошенный на нее взгляд. Не хочет общаться, не надо. Я, может быть, и грязная, говорила она себе, но я – леди.
– Спроси у него, куда он дальше едет? – повернулась Наташа к местной девушке переводчице, сопровождавшей американского журналиста.
– Мне платят за то, чтобы я переводила с чеченского на английский, а не с русского на английский, – ответила та.
– Что вы такие злые?
– Насмотрелись на то, что вы тут натворили, – ответила та.
Наташа хотела послать их в жопу, но вслух побоялась. Послала про себя. А потом решила, что если про себя, то можно послать и дальше.
Как и обещал Басаев, Дудаев приехал через три дня. Об этом никто не говорил, но Ведено преобразилось. В воздухе запахло по-другому, он стал резким и звонким. Мужчины подтянулись, изменились их взгляды, и Наташа все без слов поняла.
Это был обычный день. Они с Махарби только что вернулись с обеда. Семечек уже не хотелось. Махарби ковырял ногтем краску на подоконнике. Наташа ощупывала в сумке фотоаппарат. Скоро за Махарби пришли мужчины.
– А я? – спросила Наташа.
– А тебе туда нельзя, – ответили ей и повели старшего брата Дудаева вдоль по коридору.
Наташа сразу поняла – ей нужно туда, куда нельзя.
Она спустилась вниз. Во дворе никого не было видно. Только украинцы шли ей навстречу.
– Мы уже взяли интервью у Дудаева, – похвасталась женщина. – Только у нас пленка закончилась, снять его не смогли. Ты говорила, у тебя есть пленка?