Жернова. 1918–1953. Книга десятая. Выстоять и победить
Шрифт:
Полковник, доев кашу, налил в кружку из чайника, спросил:
– Чай-то хоть будете?
– Буду.
– А вы, капитан?
– Не откажусь, – встрепенулся Логунов, задремавший возле печки.
Молча пили чай. Затем Будников спросил:
– Так все же в окопы?
– Да, – ответил Матов.
– Ну что ж, в окопы так в окопы, – согласился Будников почти теми же словами, что и Чуйков. И, кивнув в сторону опять прикорнувшего капитана: – Логунов вас проводит. – Пояснил: – Он тут каждую дыру знает.
Под утро Матов вместе с Логуновым и сержантом-связистом
Командир батальона лейтенант Криворучко, молодой, не старше двадцати пяти, обросший рыжеватой щетиной, с перевязанной шеей, встретил гостей неприветливо:
– Что, Логунов, опять пожаловали проверять наши данные? Сами знаете, мы если и врем в своих отчетах, то самую малость, и все для пользы дела.
– И что же ты нам наврал в последней сводке?
– Я даже и не наврал, а только запятую не там поставил, – проворчал Криворучко.
– И все-таки…
– А вот то, что шестнадцать легко раненных не включил в список активных штыков. И себя тоже. А я, между прочим, гнал их в медсанбат: идите, мол, имеете полное право. А они уперлись: раны, мол, пустяковые, да и перед товарищами неловко. А силой я их гнать не могу. Так-то вот.
– Успокойся, Криворучко. Не я сегодня у тебя в гостях, а вот товарищ подполковник из Генштаба.
– Откуда, откуда?
– Из Генштаба, говорю. Подполковник Матов. Знакомьтесь.
– Виноват, товарищ подполковник: не разглядел.
– Ни в чем вы не виноваты. И я к вам не из праздного любопытства. Если вас не затруднит, обрисуйте обстановку.
– Да тут никаких трудностей нет. Против нас справа действует сто сорок седьмая пехотная дивизия. Людей у них тоже не густо: по тридцать-сорок человек в роте. Слева еще одна дивизия – двести десятая. Эта недавно переброшена к нам из-под Клетской, людей там побольше. Дивизия сборная: один полк из немцев, другой из хорватов, третий из французов, бельгийцев и еще черт знает из кого. Немцы дерутся неплохо, но и они уже нахлебались по самое некуда. Остальные – так себе. Предпочитают перестрелку с безопасного расстояния. Но мы на такие провокации не поддаемся: стреляйте, сколько угодно. А вот когда их заставляют идти вперед, тут мы им и всыпаем по первое число. Ну и… танковая дивизия. Вон их танки стоят. Полюбуйтесь, – ткнул Криворучко пальцем в амбразуру, представлявшую из себя дыру в стене полуподвального помещения, пробитую снарядом. – Ну а мы… мы – что ж: нам в полсилы воевать нельзя – себе дороже. Вот как мы это поняли, так и стоим, и держим эти развалины, и будем держать, пока они, сволочи, все зубы свои об эти камни не обломают, – закончил Криворучко с ожесточением и, посмотрев на трофейные часы, предупредил: – У вас, товарищ подполковник, между прочим, осталось всего минут двадцать. Не больше. Вон посмотрите… Видите? Да нет, не там, а правее школы – вон те развалины буквой «п»… Они у нас два дня назад их отняли… Да не высовывайтесь вы так, товарищ подполковник: снайпера!
– И что там? – спросил Матов, напрягая зрение, чтобы хоть что-то разглядеть в предутренней темноте среди лежащих метрах в трехстах отсюда горбов, припорошенных снегом.
– Неужели не видите? Перебегают. Во-он оттуда, справа, к этой самой школе.
– И что же?
– А то, что здесь будет жарко, товарищ подполковник. Очень жарко. И не все, кто сейчас глотает свой завтрак, доживут до обеда.
– Ничего, мы вам в тягость не будем. А здесь сидеть, или на КП дивизии, разницы никакой. Дайте нам с капитаном автоматы, гранаты… так, на всякий случай.
– Да сколько угодно, товарищ подполковник. Вон этого добра валяется, – показал он в угол, – бери, не хочу. И наши, и немецкие. И гранаты тоже… Но как бы мне комдив фитиль в одно место из-за вас не вставил…
– А вы кого больше боитесь, комдива или немцев?
– Комдива, разумеется, – ответил лейтенант вполне серьезно и поднялся на ноги. – Пойдемте отсюда, а то сейчас начнет артиллерия шмалять – мало не покажется.
Спустились в подвал. В подвале, скупо освещенном двумя коптилками, вдоль стен сидело человек двадцать, и кто из них красноармеец, а кто командир, не отличишь: все в ватниках, стеганых штанах, солдатских шапках-ушанках, у всех автоматы, наши гранаты-лимонки и немецкие с длинными ручками, ножи, сидора, саперные лопатки.
– Зачем им вещмешки? – спросил Матов у Логунова, пока Криворучко давал указания одному из своих подчиненных.
– А как же? – удивился тот. – Там и продуктов дня на три, и патроны, и гранаты, и индивидуальные пакеты. Случалось не раз, что фрицы прорвутся, захватят первый этаж, наши в подвале и на втором – и так вот дерутся несколько дней. Поэтому и держат все при себе. Фрицы – то же самое. Опыт. Поэтому мертвый враг еще и источник продуктов и боеприпасов. Все в дело идет…
– И как же вы собираетесь вернуть свои позиции? – спросил Матов у Криворучко, когда тот вернулся к ним.
– А вот они проведут две-три атаки, нахлебаются, тут мы и ударим. У нас к ним, между прочим, два подкопа сделаны. И взрывчатка заложена. И оба подкопа ведут к блиндажам. Мы уже их голоса слышим. Рванем – получатся дырки, через эти дырки и по верху…
Наверху раздался сильный взрыв, дрожь прошла по каменным сводам, посыпались вниз песок и мелкие камешки. Еще удар, еще. А затем заухало безостановочно, будто в гигантской камнедробильной машине, пламя коптилок заметалось из стороны в сторону, и тени заметались по стенам и потолку, а люди, привалившись к стене, дремали, и казалось, что ожесточенное буйство снарядов их никак не касается.
Артподготовка еще не закончилась, а комбат уже поднял людей, и они быстро и без суеты разошлись по своим местам. И вовремя: послышалась густая стрельба, и в предрассветных сумерках Матов увидел фигурки людей, перебегающих от одного укрытия к другому, в то время как из черных щелей в здании школы и припорошенных снегом развалин, пульсируя огнем, безостановочно дудукали пулеметы, и пули с глухим стуком били в кирпичные стены, со звоном – в железные балки, трубы и куски листового железа, а разрывные нервно хоркали, будто злились, что не добрались до живого человеческого тела.