Жернова. 1918–1953. Книга одиннадцатая. За огненным валом

Мануйлов Виктор Васильевич

Пока же ему предстоял отчет перед командованием и новые операции против бандформирований, потому что само собой ничто образоваться не может.

Глава 11

Командующий армией генерал-лейтенант Валецкий ехал в дивизию полковника Матова, отдельный батальон которой был отведен в тыл, за Вислу, и там, на местности, почти в точности повторяющей ту, что лежит перед передним краем дивизии, отрабатывал наступление за огненным валом.

Валецкий мог бы поехать и в любую другую дивизию, которая, скажем, поближе к штабу армии: во всех пехотных дивизиях отрабатывали новую методу, но он выбрал полковника Матова потому, что именно на его участке обороны планируется прорвать немецкие порядки и устремиться в глубь Польши. Так он себя убеждал. Если же не врать самому себе, то генерал

Валецкий просто не мог не поехать к Матову: тот не был понятен генералу, а все непонятное страшило его и притягивало.

К полковнику Матову Валецкий отнесся с подозрением сразу же, как только тот прибыл вместе со своей дивизией в его распоряжение. Да и то сказать: не часто бывшие офицеры Генерального штаба Красной армии становятся обыкновенными комдивами. Тут одно из двух: или Матов проштрафился, не угодил своему начальству, или решил, что пришло время начинать снимать сливки с недалекой победы. Но как бы там ни было, а связи в верхах у него остались, и лишний раз проявить внимательность к бывшему генштабисту не повредит. Тем более что на памяти Валецкого были еще слишком свежи ничем необъяснимые репрессии против командного состава Красной армии в конце тридцатых годов, когда каждый день ждешь, что вот-вот придут и за тобой; еще свежее была память о репрессиях против командиров различных рангов в начале сорок первого на Западном фронте, когда сам Валецкий едва избежал трибунала за потерю управления своим корпусом, и если что-то его и спасло, так то, что он слишком долго воевал в окружении и не успел попасть под горячую руку, когда снимали головы с тех, кто находился поближе. С той поры Валецкий боится начальства больше, чем немцев и, вполне сознавая это, сделал из своего страха нечто вроде философии: не боятся те, кому нечего терять.

Генерал-лейтенант Валецкий сидит на заднем сидении «виллиса» с закрытыми глазами. Ему всего сорок шесть лет, но выглядит он значительно старше. Седины в волосах не так уж и много, зато кожа на лице дрябловата, под глазами мешки, уголки губ брезгливо опущены, резкие складки от склеротического, как у всех любителей выпить, носа близко подходят к губам и тянутся к подбородку, как бы заключая рот в скобки. Он уже начал полнеть и сутулиться от малоподвижного образа жизни, и если бы генеральская шинель не таила в себе всяких подкладок и прокладок, скрывая недостатки фигуры, Валецкого можно было бы принять за старика.

Буквально вчера командующий фронтом маршал Жуков, коренастый и крепко сбитый, как тот придорожный булыжник, хотя тоже не без живота, выпирающего вперед так, что полы кителя висят впереди, как юбка у беременной женщины, стремительно проходя мимо Валецкого и других генералов, прибывших на совещание, вдруг резко остановился, вскинул голову и, глядя на генерала тяжелым взглядом свинцовых глаз, спросил с присущей ему бестактностью:

– Вы, что, генерал, пьете?

– Н-никак нет, товарищ маршал, не пью, – ответил Валецкий, от неожиданности запнувшись на первом слове. И добавил, поскольку «не пью» – это слишком, и Жуков вряд ли этому поверит: – В том смысле, что изредка, в приделах, так сказать, нормы, товарищ маршал.

– Вид у вас нездоровый, – проскрипел Жуков. – Врачам надо показаться. От вашего здоровья зависит жизнь солдата. Да и моя – в известном смысле. – И усмехнулся той всем известной усмешкой, от которой у многих останавливается сердце.

И мысли Валецкого невольно вернулись к совещанию. Собственно, и его поездка в дивизию Матова – следствие этого совещания.

Совещание было архисекретным: на нем были оглашены новые сроки нашего наступления, которое вначале планировалось на 20 января, а теперь – по решению Ставки Верховного Главнокомандования, а для всех яснее ясного – самого Сталина, – переносилось на целых десять дней раньше. Хотя командующий фронтом оповестил об этом решении с обычным непроницаемо-каменным выражением лица, Валецкий, знавший Жукова еще по сорок первому году, догадался, что тот дорого бы дал, чтобы наступление началось в ранее запланированные сроки. Даже к 20 января не удавалось закончить доукомплектование войск, довести до нормы запасы горючего и боеприпасов, особенно снарядов для тяжелой артиллерии и «катюш», еще не были подготовлены прифронтовые аэродромы, отремонтированы железнодорожные пути, да и погоду синоптики на ближайшую неделю обещали весьма неважную, что мешало использованию авиации для нанесения ударов и ведения глубокой разведки в тылах противника.

Последнее

обстоятельство было особенно существенным, ибо войсковой разведке удается проникнуть самое большее до ближайших немецких тылов – и то с большими потерями, так что вообще пришлось прекратить посылку разведгрупп за линию фронта. Следовательно, снова придется вернуться к практике разведки боем, а это и дорого, и не выход из положения. Но ничего лучшего в сложившейся обстановке придумать нельзя, потому что даже о второй полосе немецких укреплений почти ничего неизвестно: противник зарылся в землю, притаился, ждет, так что войскам придется драться с ним практически вслепую. Нетрудно догадаться, каких это будет стоить потерь. Особенно в танках, которые велено беречь, чтобы использовать их после прорыва тактической обороны немцев. Следовательно, пехота пойдет в бой сама по себе, заваливая, как обычно, трупами нейтральную полосу. А в результате окажется, что войскам не хватит сил, как это случалось уже не раз, для развития достигнутого успеха. Но Ставку это будет интересовать меньше всего, она станет давить на командующих фронтами, те в свою очередь – на командующих армиями, корпусов и дивизий.

Больше всего возмущало генерала Валецкого то, ради чего ломается тщательно спланированная подготовка к наступлению, – ради того, чтобы оттянуть на себя несколько немецких дивизий с Западного фронта, где союзнички в Арденнах попали в немецкую мясорубку. И что это за дурость такая – оплачивать чужую глупость жизнями своих солдат! Те же союзнички не слишком торопились помогать нам в сорок первом и сорок втором, когда мы харкали кровью под ударами немецких танковых клиньев. А тут – чуть их прижали – Иван, выручай!

В сущности, генерал Валецкий был даже рад, что немцы надавали союзникам по морде, а то слишком легко они раскатились, почти не испытав на своей шкуре, что такое настоящая драка. Пускай-ка теперь почешутся. Рассказывают, что в их газетах – у них там все писать можно! – похихикивают над русскими, которые будто бы воюют по принципу: были бы кости целы, а мясо нарастет. А как он, генерал Валецкий, будет беречь это «мясо», если его ставят в такие дурацкие условия? Будь ты хоть семи пядей во лбу, хоть семидесяти, а с завязанными глазами, да еще в незнакомом помещении, размахивать кулаками – кулаки в кровь разобьешь, а толку – чуть.

Генерал Валецкий давно уже считает понятие «беречь солдата» чисто пропагандистским вывертом, придуманным журналистами и писателями, понятием, обращенным не к нему, командующему армией, а к так называемому общественному мнению. В конце концов, и сам он постольку командующий армией, поскольку существует сама армия, и, следовательно, должен свою армию беречь. Но он командующий именно армией, а не солдатами. Его задача – продвинуть свои полки и дивизии к такому-то сроку на такое-то расстояние, занять такие-то населенные пункты, форсировать такие-то водные преграды и тому подобное. И при этом не ссылаться на так называемые объективные трудности: ни командующий фронтом, ни тем более Верховный принимать их во внимание не станут. К тому же в резерве Ставки хватает генералов, готовых заменить его на армии и еще меньше считать, сколько они потеряют солдат, выполняя приказы свыше. Жалеть солдата – это создавать ему наиболее благоприятные условия для того, чтобы он воевал, чтобы погиб не зря, а прихватив с собой на тот свет врага или сделав хотя бы один шаг вперед. Воюющая армия – не общество милосердия, а война – это взаимоуничтожение двух враждующих армий, и побеждает не тот, кто уничтожил больше солдат противника, а тот, у кого этих солдат оказалось больше вообще. Немцу брать солдат уже неоткуда, хотя за его спиной все еще стоит почти вся Европа, а у нас они еще есть; немец потерял уверенность в своих силах, а у нашего солдата с каждым днем эта уверенность растет. Поэтому немец потерпит поражение, а русский победит. Вот и вся арифметика с психологией.

Ну и… прорыв обороны противника пехотными батальонами, атакующими впритык к огненному валу, – тоже способ сберечь солдат и добиться успеха меньшей кровью. Рокоссовский в Белорусской операции использовал эту методу, она дала неплохие результаты, теперь с ней связывают чуть ли ни весь успех нового наступления. Однако во время Белорусской операции армия Валецкого стояла в резерве, пополнялась людьми и техникой и лишь к концу операции была брошена в бой, захватила плацдарм за Вислой, удержала его и теперь с него же начнет наступление, так что за огненным валом его солдаты в атаку не хаживали.