Жернова. 1918–1953. Книга вторая. Москва – Берлин – Березники
Шрифт:
Бухарин вновь сделал попытку возразить, и Сталин вновь остановил его движением руки.
– Да, если пустить этот процесс на самотек, то завтра мы будем иметь новый Кронштадт, новою антоновщину. Более того… – Сталин сделал несколько шагов, остановился, повторил с нажимом: – Более того: сопротивление кулачества вдохновляет тайную и явную оппозицию и другие антисоветские элементы на непримиримую борьбу с советской властью. "Шахтинское дело" – тому доказательство. По данным ОГПУ многие технические специалисты, – как в центре, так и на местах, – не сделали должных выводов из этого дела, не оставляют попыток создания новых антисоветских групп, пытаются выработать новую тактику борьбы с индустриализацией. Ленин мудро предупреждал нас, что с развитием социалистических отношений будет усиливаться движение, препятствующее этому развитию. Такова диалектика. И,
Сталин замолчал, пошел к двери, бесшумно ступая по толстому ковру.
В кабинете повисла плотная тишина.
Она обнимала Бухарина со всех сторон, как обнимает ныряльщика вода, так что он дышать опасался в полную силу, будто растворившись в этой неестественной тишине, и голос Сталина, зазвучавший в ней, донесся, казалось, из другого мира:
– Разумеется, если рассматривать процесс с точки зрения данной деревни или местности, то решительного влияния на наши социалистические преобразования он оказать не может. Не исключено, что данное противоречие разрешится со временем чисто экономическими методами, потому что русский крестьянин привык к общинному землепользованию. Он и сейчас объединяется в различные кооперативы и товарищества. Но кулак изо всех сил препятствует этому движению, потому что оно ему не выгодно. Или пытается подмять это движение под себя. Поэтому никто не может знать наперед, кто из них победит, куда повернет крестьянская стихия. Ждать, когда все само собой образуется, нельзя. История не отпустила нам столько времени. На практике же врастание кулака в социализм есть ни что иное как трансформация самого социализма в свою противоположность. Поэтому малейшее искривление социалистической направленности есть предательство интересов рабочего класса. А его интересы для нас важнее всего. Вывод: решать проблему кулачества мы должны исключительно политическими, исключительно чрезвычайными мерами, устраняя со своего пути все преграды. Пусть кулачество перековывается на наши рельсы в другом, более подходящем для этого месте. А когда оно перекуется, тогда и разговор с ним будет другой. И будь уверен, внуки сегодняшних кулаков скажут нам спасибо именно за нашу решительность и последовательность. В то же время, решив проблему кулачества, мы не только практически поддержим тягу бедняка и середняка к объединению, но и решим проблему оппозиции: потеряв моральную поддержку, она вынуждена будет следовать в фарватере нашей экономической политики. А именно сегодня единство партийных рядов нам необходимо, как воздух.
Донесся приглушенный бой курантов Спасской башни. Николай Иванович посмотрел на часы: ровно двенадцать. А он хотел сегодня закончить статью по вопросу экономики переходного периода. Вряд ли удастся.
Глава 9
Сталин, вернувшись за стол, попыхивал там, в вышине, трубкой и поглядывал на Бухарина. Николаю Ивановичу показалось, что генсек только что поделился с ним своими сокровенными мыслями, призывая к дискуссии и сотрудничеству. Как хотелось, чтобы так именно и было. Сколько раз он, Бухарин, принимал неторопливые и с виду доверительные рассуждения Сталина за чистую монету, кидаясь, как в омут головой, в дискуссию. Но сейчас чувствовал, понимал, что в этом омуте совсем близко от поверхности торчит пока еще невидимое бревно, о которое можно разбить себе голову.
Нет, Николай Иванович на сей раз не рвался в дискуссию, догадавшись, что все сказанное только что, имеет к нему, Бухарину, самое непосредственное отношение. И не столько в теоретическом плане, сколько сугубо в личностном. Достаточно заменить рассуждения о кулаке и технических спецах рассуждениями о самом Бухарине, чтобы понять, что Сталин имеет в виду.
А поспорить есть о чем. В этих рассуждениях Сталина явно проглядывает его сползание на рельсы троцкизма, который он проклинает постоянно. А взять его более чем странную апелляцию к русской общинности, то есть практически к домострою, так это вообще ни в какие ворота! И, наконец, где хотя бы словечко о мировой революции?
Нет, лучше промолчать. Может, Сталин потому и нагородил всю эту несусветицу, чтобы еще раз спровоцировать Бухарина на… на…
Николай Иванович сплел пальцы рук, хрустнул суставами.
В голову пришла мысль: Сталин для того и позвал его в столь поздний час перед завтрашним Пленумом ЦК, что вопрос о кулачестве есть сугубый вопрос о власти самого Сталина, его авторитете, формально прикрываемый заботой о единстве партии,
Но разве не Бухарин призывает в своих статьях и выступлениях к беспощадной борьбе со всякой фракционностью, всякими уклонениями от генеральной линии партии, грозя стереть в порошок всех явных, тайных, сознательных и бессознательных врагов советской власти? Разве не он учит трудящихся видеть перед собой конечную цель – мировую революцию и построение коммунистического общества, отбрасывая в сторону личные интересы, которые эту цель так или иначе заслоняют? И разве не он, Бухарин, помог Сталину свалить Зиновьева и Каменева, которые…
Да, именно он, Бухарин. Часто перешагивая через самого себя. Наступая на горло собственной песни…
Неужели прав Каменев, утверждая, что теперь очередь Бухарина расплачиваться за сотрудничество со Сталиным? Если это так… Да нет же! Не может этого быть! В нем еще столько сил, энергии, нельзя же, чтобы все это пребывало, как говорится, вещью в себе.
Так что же ему делать? Ведь Сталин зачем-то его позвал, это, быть может, последний и единственный шанс повлиять на него и, тем самым, сохранить за собой влияние и положение в ЦК и Политбюро, в партии, наконец… Не для себя, нет, для дела, ради революции.
Бухарин расцепил пальцы, снова сцепил, вывернул их, но хруста на этот раз не получилось. Почувствовав, как занемели спина и шея, откинулся на спинку кресла, судорожно вдохнул в себя воздух. Он ощущал перед собой глухую стену, но в этой стене непременно должна существовать какая-то трещинка, и ее необходимо найти. Если бы этой трещинки не было, Сталин не позвал бы к себе своего идейного, – как он полагает и полагает ошибочно, – противника. Сугубый практик, способный учиться лишь на своих ошибках, Сталин нуждается в поводыре-теоретике, который бы находил выходы из кризисных ситуаций, предсказывал развитие событий. Все, на что способен сам Сталин, так это толковать ленинские цитаты и оправдывать с их помощью свою практику.
Торопливо нанизывая мысли одну на другую, Николай Иванович совсем позабыл, что еще год назад хотел свалить Сталина, называл его Чингисханом, узурпатором, что его попытка объединить оппозицию против Сталина с треском провалилась еще весной этого же года, когда вчерашние соратники вдруг стали каяться в своих грехах и осуждать Бухарина за то, что именно он внушил им мысль совершить эти грехи.
Сталин не торопил Бухарина с ответом. Да и куда, собственно, спешить? Так ли уж важно, что скажет в свое оправдание политический труп? Какая-нибудь очередная импровизация? Слышали их немало… И кто это сказал, что Бухарин есть выдающийся теоретик марксизма? Ленин? Старик этого не говорил. Он говорил, что Бухарин выдающийся теоретик партии. Но не марксизма. И при этом оговаривался, что у Бухарина всегда были нелады с диалектикой… Но дело даже не в этом. Дело в том, что Бухарин меньше всего походит на теоретика, а больше всего – на соловья, который способен петь лишь свою песню и не слышать ничего вокруг. Бухарин всегда становился рабом своей точки зрения, лелеял эту точку и холил, обсасывал со всех сторон, стараясь навязать ее другим, и искренне удивлялся, если кто-то не принимал ее за окончательную истину. Проходило не так уж много времени, и Николай Иванович, очнувшись, переходил на другую позицию, чаще всего навязанную ему обстоятельствами, загорался вновь, начинал считать эту позицию своею и… и вновь закатывал глаза и заливался соловьиными трелями.
Бухарин излишне сосредоточен на мировой революции, которая сегодня для Советской России далеко не самое главное, а если так, то получается, что Бухарин сосредоточен на самом себе, и вряд ли сможет измениться. Да, он поддерживает курс на индустриализацию, он поддерживает курс на коллективизацию, но с такими оговорками, что от этого курса на практике ничего не остается. Как говорится, горбатого могила… Вот именно.
"Боже мой! Боже мой! – в отчаянии восклицал про себя Николай Иванович, то сплетая, то расплетая пальцы. – Что же я должен сказать Ему? Чего Он от меня хочет?"
Бухарин заволновался, пальцы его засновали быстрее, лицо порозовело. Однако расстаться с мыслью, что он все еще нужен Сталину… то есть революции, было трудно. Тем более что других мыслей в голову не приходило. Да и Сталин явно ждет от него каких-то слов, каких-то разъяснений. Наконец, молчание попросту стало невыносимым.
И Николай Иванович заговорил, заговорил тихо, бессознательно подстраиваясь под размеренную и неторопливую речь хозяина кабинета и устоявшуюся тишину, но постепенно, как обычно, воодушевляясь.