Жернова. 1918–1953. Книга вторая. Москва – Берлин – Березники

Мануйлов Виктор Васильевич

Но через минуту поднял голову, заговорил с болью:

– Намедни был в Кремле… охрана, пропуска… А там, в Кремле-то, жиденята мяч гоняют… орут, визжат от восторга. И куда ни глянь – все курчавые да вислогубые, вислозадые да коротконогие… Жидов до революции в Москве было не более десяти тысяч, а ныне их, если верить последней переписи, подвалило под четверть миллиона. А возьмите телефонный справочник… Косяками идут Певзнеры, Рабиновичи да Левины. Татары Москву брали, грабили и жгли, но уходили. К тому же не требовали, чтобы улицы и площади называли именами их ханов и темников. А эти… эти нахлынули из Малороссии, заполонили Москву и Питер, уселись в святая святых русской нации, ее государственности, ее культуры, уселись надолго, как завоеватели, как англичане в какой-нибудь Индии или в Канаде, и нас, русских, как тех же индейцев,

изничтожают нещадно, все переименовывают своими жидовскими именами, чтоб помнили и знали, кто нами, русскими, правит… А жены наших нынешних вождей? Сплошь одни жидовки! У Калинина – жидовка, у Кирова, у Молотова, у Ворошилова… Да и у Сталина тоже. Это, между прочим, говорит о том, в какой среде вызревали наши вожди, кто их наставлял и кто внушал им ненависть к русскому народу. А мы смотрим, улыбаемся, будто так и надо, будто мы только об этом и мечтали. Пушкина с пьедестала сбросили, Толстого сбросили, Достоевского, Чехова… Мейерхольду памятник хотят поставить, аки Христу, чтобы высился над всей Москвой. А этот Мейерхольд в те поры, когда подвизался в императорских театрах, этаким пуделем вертелся перед великими князьями, мечтая заработать хотя бы «Анну», хотя бы десятой степени. Татарское иго? Не было татарского ига! – воскликнул в запальчивости Петр Аристархович. – Татары православных церквей не рушили, попам головы не рубили, свой взгляд на русскую культуру нам не навязывали. Жидовское иго – вот что у нас нынче на святой Руси! Похлеще татарского будет…

Петр Аристархович вдруг всхлипнул и торопливо утер глаза ладонью. Отвернулся.

Ни Лев Петрович, ни Петр Степанович не нашлись, что возразить старику. Да и спорить как-то не тянуло. Что касается Петра Степановича, так он вообще уже не знал, что думать о сегодняшнем дне, тем более о завтрашнем, и чудились ему вещи невероятные, которые с ним должны непременно приключиться, но с холопством своим, как ни было оно очевидно, соглашаться ужасно как не хотелось.

Глава 13

На другой день с утра Всеношный сидел за обычным канцелярским столом в одной из комнат Наркомата тяжелой промышленности и заполнял опросный лист. За последние пять-шесть лет он уже заполнил бессчетное число таких листов, к которым новая власть питает бесподобную слабость, всегда в душе иронизировал по этому поводу, но сегодня, пожалуй, впервые делал эту никчемную работу с удовольствием: позади оставались неизвестность и связанные с ней страхи, а впереди его ждала… впереди ждала Германия. Да-да! И это было удивительно.

Дело в том, что всего несколько минут назад Петру Степановичу сказали, что он рекомендован в качестве специалиста для закупки технологического оборудования, что ему предстоит командировка в Германию – минимум как на полгода, что он может поехать туда не один, а с женой, – если у них, разумеется, есть с кем оставить на этот срок своих детей. У Петра Степановича было с кем оставить – с родителями, разумеется, – и он теперь старательно вносил в анкету свои данные и данные жены, а также данные своих и ее родителей и ближайших родственников.

Весь день Петр Степанович провел в Наркомате, переходя из одного кабинета в другой, разговаривая с разными людьми, читал заявки промышленных предприятий, каталоги, проспекты, заполняя блокнот, который ему выдали здесь же, в Наркомате, вместе с самопишущей ручкой фирмы "Паркинс". Здесь же, в наркомате, он перекусил в буфете, а потом снова погрузился в бумаги, в разговоры, удивляясь, как крепко здесь все поставлено, каждый занят делом, с какой озабоченностью и деловитостью любой работник наркомата вникает в его проблемы.

За этой беготней и писаниной как-то забылось все, что вызывало раздражение и неприязнь, он вдруг увидел нечто, что делало это раздражение и неприязнь мелкими и ненужными. Здесь Петр Степанович встретился с людьми, в основном молодыми, среди которых было немало евреев, одержимыми идеей индустриализации страны, заразился этой идеей, и ему уже виделись новые заводы, работающие на новом оборудовании и по новейшим технологиям. Он вспомнил, что эта же идея засела в нем очень давно, в другой жизни, что родилась она и захватила его вместе с Левкой Задоновым в Германии же, потому что хотелось видеть Россию другой, не такой, какой она была, а хоть немного похожей на европейские страны, на ту же хотя бы Германию. Но понадобились две, даже три революции, понадобились

большевики, чтобы наконец эта идея стала воплощаться в жизнь на государственном уровне. И пусть Сталин считает, что он строит социализм, хотя Ленин так не считал, уверенный, что без поддержки пролетариев развитых стран, без революции в этих странах в России социализма не построишь, власти пролетариев не удержишь, – все это не имеет никакого значения. А имеет значение тот факт, что большевики не отдали Россию за долги западным дельцам, отстояли ее целостность и независимость. Время покажет, осуществится социализм в России или нет, удержится советская власть или не удержится. А работать надо сегодня, потому что… потому что без сегодня не бывает завтра.

Часов в восемь вечера к Задоновым вернулся совсем другой Петр Степанович Всеношный. Он был возбужден, глаза его горели, он то и дело потирал руки и похохатывал.

– Понимаешь, – говорил Петр Степанович Льву Петровичу, расхаживая по узкой своей комнатенке. – Пусть большевики, черт с ними! Пусть кто угодно – я согласен, лишь бы Россия наконец выбралась из своего многовекового болота. Петр Великий заставил ее сделать шаг, а на втором шаге она так и замерла с поднятой ногой, потому что все остальные Романовы лишь носили европейское платье, введенное Петром, но высоким его помыслам следовать не собирались. Да, большевики утопили Россию в крови, но у них, как и у Петра, есть великая цель, и кровь эта вполне оправдана, как оправдана кровь, пролитая Петром. И надо еще ой как посмотреть, так ли уж виноваты большевики в пролитой крови. Но даже если и виноваты. Что ж с того! Это, знаешь ли, как в Библии: чтобы евреям нормально обустроиться в новой стране, куда они пришли из Египта, им пришлось уничтожать аборигенов, носителей старых, косных традиций. Так поступили и американцы, почти полностью истребив индейцев, ибо те мешали им создавать новую великую цивилизацию…

– Петя! – не выдержал Лев Петрович. – Помилуй бог! О чем ты говоришь? Как можешь ты, русский человек, русский интеллигент, говорить такое? Евреи, американцы… Как могут они быть нам примером! Как вообще может быть положительным примером варварство и человеконенавистничество! К тому же ты забываешь, что большевики преследуют свою цель, что индустриализация – это лишь средство, что нас они используют и будут использовать до тех пор, пока мы им нужны, а потом просто выкинут на помойку.

– Пусть, черт с ними и с нами! – горячился Петр Степанович. – Какую бы цель они ни преследовали, а заводы и рудники, города и дороги будут построены ни где-нибудь, а именно в России, и служить они будут народу, русскому народу, дорогой мой. Мировая революция, коммунизм, социализм – я не знаю, что это такое, и знать не желаю. Я – инженер! Каждый должен делать свое дело. И если даже я не захочу делать свое дело, то Россия просто не заметит этого: на мое место придет другой, мало? – придут двое-трое, а дело все равно пойдет. Так почему я должен стоять в стороне? Ведь и ты же не стоишь в стороне, ты тоже работаешь на тех же большевиков. И что теперь?

– Я не говорю: не делай, – слабо сопротивлялся Лев Петрович. – Я просто удивляюсь той перемене, которая произошла с тобой буквально на глазах. Мы обречены делать свое дело. Мы делали его при Николае Втором, не любя его, мы делаем его и при большевиках, тоже особой симпатии к ним не испытывая. Такова жизнь. Но в любом случае надо понимать, что ты делаешь и кому от этого польза.

– России польза, вот кому! А на остальное мне наплевать! Я не хочу, – понимаешь? – не хочу ковыряться во всем этом дерьме! Да и что там можно выковырять? Еще большее дерьмо! Я хочу работать! Я соскучился по настоящей работе. То, что мы делаем у нас в Харькове, это не работа. Ты представить себе не можешь, в каком состоянии находится все тамошнее производство…

– Ну, положим, в Москве оно не лучше.

– Тем более! Но с чего-то начинать надо. Ты знаешь, Левка, я ужасно жалею, что еду туда без тебя! – воскликнул Петр Степанович, обнимая друга за плечи. – Ужасно жалею. Помнишь, как в двенадцатом? Как этот маленький городок назывался? Вот ведь – уже позабыл.

– Пирмазенс, – подсказал Лев Петрович и добавил: – Ты только, ради бога, при отце не показывай своего воодушевления. Он слишком болезненно воспринимает такие повороты.

– И все-таки Петр Аристархович тоже работает… – начал было Петр Степанович, но вовремя остановился, пожал плечами и нахмурился.