Жернова

Росс Вик

— Не лишка ли ты вопросов накидал, девяносто девятый? — Джерг Риган окатил его недобрым взглядом. И Бренн ощущал его досаду — похоже, тот всерьез злился. Наверное из-за того, что может потерять деньги, которые ему обещал Морай. И похоже, что сургач сам не ожидал подобного расклада…

— Готов сожрать протухшую медузу на то, что ты кому-то шибко насолил, порх, пока беззаботно жил под крылышком опекуна. Так шибко, что теперь просто обязан сдохнуть, — раздраженно бросил ему Риган, подтвердив догадки Бренна. Сургач помолчал и продолжил допрос: — И кого же, мне любопытно, так достал жалкий ученик кузнеца? Отвечай, порх!

Бренн мотнул головой, хрипло шепча: — Не знаю, господин…

— Ты что — от страха

уже не соображаешь или врешь мне?

— Я не знаю, — повторил Бренн. — Но если я кому-то и помешал, то не понимаю — с чего это избавиться от меня решили только сейчас и именно так? Господин ан Хурц мог бы просто приказать свернуть мне шею… если кто-то… попросил его о такой ничтожной услуге… К чему эта возня с абиссайской тварью?

— А ты не совсем безнадежен, порх. Похоже, хозяина и правда кто-то попросил… и похоже, это произошло накануне, раз я получил приказ лишь сейчас, — Хрящ издал странный горловой звук, похожий на смех. — Но Краба, как это часто случается, «задушила жаба», и он уверен, что ты сдохнешь в любом случае — или на Игре, или, — если вдруг тебе сказочно повезет, — на языке сквида. Днем раньше, днем позже — для него значения не имеет. Так или иначе он получит свое…

Помолчав, Джерг Риган добавил: — Однако ж благодаря «жабе» ан Хурца у тебя есть шанс, порх. Крошечный. Но есть. — Акулий Хрящ толкнул Бренна рукоятью плети в сторону лестницы. — Теперь вниз — в Харчевню. Знакомиться. Ты посмотришь на свою золотую рыбку, она посмотрит на тебя, — Хрящ приподнял бровь и наигранной веселостью закончил, — а я посмотрю на вас обоих.

Стражник, увидев Ригана, завозился с наружным запором, торопясь распахнуть тяжелую, набухшую влагой, дверь, чтобы не вызвать его неудовольствия даже секундной задержкой. Харчевня встретила Бренна уже знакомым до тошноты влажным холодом и смрадом. Тусклые жировые светильники едва рассеивали мрак. Бритые, голые, покрытые грязью мужчины и женщины, оставив работу, упали на колени, уткнувшись лбами в мокрый пол. Бренн оторопел, разглядев среди них покалеченных свежаков, которые на дрессировках переломали руки-ноги, и которых отправили сюда доживать. Бренн скользил взглядом по истощенным телам, впалым животам, опухшим суставам, покрытой язвами коже. Меньше, чем за полгода, крепкие парни, которым не было и двадцати, превратились в хромых стариков.

— Свет! — рявкнул в нетерпении Хрящ, даже не посмотрев на невольников, и подошел к одной из кормушек — длинному бассейну, до пояса выступающим над полом и закрытому крупноячеистой решеткой. Один из порхов подхватил чадящий факел, другой под приглядом стражника принялся зажигать запасные. На полусогнутых ногах, чтобы не поскользнуться на скользкой рыбьей требухе, порх подбежал к раздраженному задержкой сургачу. Яркий свет вырвал из тьмы гору рыбьих туш, и в глаза сразу бросилась торчавшая в гнилой влажной соломе бледная человечья ступня с желтоватым обломком разрубленной кости.

— Чья? — равнодушно задал вопрос сургач, перехватив взгляд Бренна.

— Это… роженицы… — зачастил раб, глядя в пол, — она работала во время схваток, — так приказал господин Яппар, — но оступилась и нечаянно запачкала рыбьими кишками сапоги господина. Господин очень разгневался и велел забить ее палками и… потом, когда она уже умерла, разделать и скормить рыбам…

Голос раба стал еле слышным. Бренн мельком вспомнил, в каком отчаянье он находился, давясь кляпом в темнице у Зигора Болли, и думая, что хуже быть не может. Вспомнил беременную порху, которую в прошлый раз истязал Шило. В голове замелькали вспышки жутких образов. По прихоти этого урода женщину вместе с не рожденным младенцем… — додумывать мысль было страшно. От злости скрутило желудок.

— Что, не по нраву? — скривил губы сургач, пристально наблюдая за ним. — Тебя ожидала такая же участь, порх, — он кивнул на отрубленную

синюшную ступню. — Если б не жадность Краба.

Бренн промолчал. Еще полгода назад он бы возразил — какая разница, как подыхать, и каким именно образом тебя схарчит судьба. Но полгода назад он жил сытым, беспечным и уверенным в себе парнем в мире свободных. У него были планы, цели, даже мечты. У него было будущее. А теперь он узнал, что важно не только, как ты живешь, но и как будешь умирать. И надо благодарить Жизнедателя за неуемную алчность Тухлого Краба. Если завтра ему суждено сдохнуть, то хоть не в этом зловонном подвале, где его, жалкого и беспомощного, по приказу Шила еще живым разрубят на куски… Ну, а погибнуть с оружием в руках — это же почти счастье, мрачно хмыкнул Бренн. Почти счастье.

Он встал рядом с Хрящом, вглядываясь в черную воду, не заметив, как нахмурился дрессировщик, услышав его хмыканье. — Свет сюда, — рявкнул сургач, — и невольники торопливо подошли к чану для кормления хищных рыб. Низкие своды и стены подземелья осветились ярче, обнажив всю мерзость этого места. — Ниже! Держать ровно! — приказал сургач стоящему рядом истощенному юноше, и тот вытянул над водой тяжелый факел, дрожа от усилий и страха. Повинуясь жесту сургача, одна из женщин просунула через решетку несколько крупных, истекающих бледной кровью кусков рыбы.

— Гонатус, крак или исполинский сквид, — начал свой мрачный урок сургач, — хищник свирепый и стремительный, — при атаке не уступит акуле. Но поначалу он не суетится, не рыскает, нарезая круги вокруг жертвы, а лениво подстерегает добычу, неподвижно зависая на глубине. Можешь задать вопрос, порх…

— Но ведь даже больших моллюсков пожирают и мурены, и акулы, господин, — осторожно возразил Бренн, — значит, сквида легко убить.

— Не трудно убить обычных мягкотелых сквидов, навроде кальмара или осьминога… А вот иглозубых краков из Абиссая другие хищники обходят стороной — даже их детенышей, у которых шкура покрыта ядовитой слизью. Если дура-акула вырвет кусок из тулова крака-недоростка — ее парализует. Не насмерть, понятное дело, но двигаться она некоторое время не сможет, и этого времени хватит на то, чтобы она просто-напросто задохнулась и утонула. А у взрослого сквида тулово, как броней, покрыто прочной зубчатой чешуей — ее и ножом пробивать замучаешься…

Куски приманки тонули, пятна слизи и крови растекались по воде, и через несколько секунд из черной глубины стало медленно всплывать вытянутое трехметровое белесое тулово. Сквид поднимался не спеша. Под бледной пупырчатой шкурой с синюшными разводами подрагивали мускульные тяжи. Особенно безобразной выглядела огромная голова, размером в половину всего туловища. Прямо на голове вокруг широкого клюва росли мясистые «руки» — толстые чешуйчатые щупальцы. Тварь действительно напоминала помесь спрута с кальмаром, только ее размеры, прочность шкуры, и, как подозревал Бренн, — способность убивать, намного превосходили возможности остальных головоногих моллюсков.

— Эта древняя рыба — серьезный хищник, — разъяснял Хрящ, — и весьма хорош для игр с кортавида-ныряльщиками.

Глаза сургача блестели, он явно восхищался монстром. По всей длине щупалец тянулись серые пятна присосок величиной с детскую ладонь, усеянные по краю мелкими «зубами». Между присосками торчали, похожие на когти, роговые крючья. Движения змееобразных «рук» и безобразная голова твари вызывали и страх, и гадливость.

Позади рук на голове сквида Бренн увидел два торчащих выпуклых глаза, затянутые мутной пленкой. Один — небольшой, — с кулак, другой огромный — с голову пятилетнего ребенка. Чудовищный глаз неожиданно мигнул, выглянув из-под пленки и уставился прямо на Бренна, наливаясь холодной злобой и сверля его жутким потусторонним взглядом. В голове сильно задергало, и он с трудом оторвал взгляд от кошмарного глаза.