Жертва без лица
Шрифт:
«Нет, эти ножницы для ногтей взять нельзя. Мы вам выдадим». «Но мне же нужен шампунь…» «Нет. К сожалению, запрещено».
Хотя надзирателям сообщили, что это особые гости, их отношение к своим подопечным так глубоко укоренилось в их подсознании, что они не смогли отказаться от профессионального жаргона, а также провели у вновь прибывших досмотр тела, как у любых других заключенных. Для их же собственной безопасности. Некоторые запротестовали, напомнив персоналу, кто они такие.
Сет Корхеден оказался самым громогласным
Тувессон видела по Утесу, что он одного с ней мнения, но, как и она, он делал все, чтобы этого не показывать и сохранять хорошую мину. Притворялся, что все происходящее продумано и обоснованно.
Что их вовсе не посадили за решетку как заключенных.
99
Он услышал едва уловимое тиканье, которое, как он теперь усвоил, предшествовало жужжанию – самому моменту поворота. Первые разы, осознав, что происходит, он напрягал шейные мускулы и изо всех сил пытался сопротивляться. Но теперь он понял, что самое лучшее – расслабляться и по возможности двигаться в такт.
Шея уже несколько раз трещала, и он выдержал гораздо больше, чем смел надеяться. Но теперь все должно скоро кончиться. Максимум еще четыре жужжания. Он вычислил, что паузы между жужжаниями длились чуть больше трех минут, и что каждое пятое жужжание было немного сильнее, а следующий за ним поворот – на несколько градусов больше. Еще один такой поворот он не переживет.
На экране перед ним появился новый снимок его сына.
Теодор с закрытыми глазами лежал на полу в своей комнате в доме, куда они переехали всего лишь неделю назад. Он узнал полосатый ковер, который они купили в ИКЕА несколько лет назад. Теодор хотел черный, но Соня настояла на ковре с разноцветными полосками. Теперь Теодор лежал на этом ковре, раскинув руки, как Иисус на кресте. Вероятно, потому что его усыпили.
И тут он понял.
Сын не покидал дома. Он все время находился в нем. Нельзя за секунду вынести тело более или менее взрослого человека, не рискуя, что это не увидят соседи или проходящие мимо люди и не начнут интересоваться. Почему он не подумал об этом раньше? Звуки, которые он слышал в подвале, издавала не соседка, а Теодор.
Он лежал запертый в печи, о которой как-то упоминала Соня. Оттуда он пытался докричаться до своего отца. Но отец его не слышал. Или нет, слышал, но не придал значения. Его мысли были заняты другим.
Совершенно другим.
И тут опять раздалось едва уловимое тиканье.
Скоро останется только три жужжания.
– Там. Видишь? – Муландер показал на плинтус.
Лилья проследила за тем, куда указывала его рука, но не увидела ничего примечательного.
– Вижу. Выкрашенный в коричневый цвет плинтус.
– А над ним?
– Провод.
– Именно. Он как будто тоже выкрашен
Лилья кивнула.
– Но для чего? – продолжил Муландер, открыв шкаф с одеждой бежевого цвета. – Здесь нет ни лампы, ни чего-либо другого.
– Может быть, он идет дальше к кровати?
Муландер покачал головой:
– Нет, он исчезает где-то за шкафом. Пойдем, попробуем его отодвинуть.
Они взялись каждый со своей стороны и попытались отодвинуть шкаф от стены, но его нельзя было сдвинуть с места.
– Наверное, он прикреплен и к стене, и к полу, – сказал Муландер, пытаясь заглянуть за шкаф.
Тем временем Лилья перебирала бежевую одежду. Что-то ее зацепило. Она не знала, что именно, но теперь, снова оказавшись здесь, поняла, что точно такое же ощущение возникло у нее и в первый раз. Невыразительные бежевые вещи, но дело было не в этом. Две пары вельветовых брюк, три пары брюк-чинос, несколько рубашек и свитеров. Но только когда в манжете одной рубашки она нашла маленький полиэтиленовый пакетик с двумя запасными пуговицами, до нее дошло, в чем дело. Она посмотрела вниз на Муландера, который лежал на животе и светил карманным фонариком под шкафом.
– Послушай, одежда совершенно неношеная.
– И что?
– Абсолютно вся. Эти вещи ни разу не надевали, и они висят здесь только для видимости.
Она отодвинула вещи в сторону и ощупала руками заднюю стенку шкафа, но никакой щели не обнаружила.
Муландер подошел к Лилье и посветил фонариком по краям. Вскоре он убедился, что щель есть. Очень маленькая, но есть. Они вместе вынули из шкафа всю одежду и попытались надавить на заднюю стенку. Но та не поддавалась. Муландер принялся стучать в разных местах, но везде раздавался один и тот же глухой звук.
– Здесь должен быть какой-то пульт, – предположил Муландер, вылез из гардероба и осмотрелся.
– Попробуй перерезать провод.
Муландер кивнул и перерезал провод кусачками.
Лилья осталась стоять в шкафу, приложив ухо к задней стенке, и сразу почувствовала в воздухе шевеление. Слабую тягу. Муландер присоединился к ней, и вместе им удалось сместить заднюю стенку вглубь сантиметров на десять, а потом отодвинуть ее в сторону, как раздвижную дверь. Перед ними зажегся ряд лампочек накаливания, осветивших деревянную лестницу, которая, похоже, вела прямо под землю.
Фабиан пытался отвлечься и подумать о чем-то другом. О чем он только ни пытался думать. О Соне и Матильде и о том, чем они сейчас занимаются – бодрствуют или уже легли спать.
Он попытался подумать о Стокгольме с его суровыми зимами, особенно последней. Об отпуске в Таиланде три года назад и о новом доме. Но ничего не помогало. Он мог думать только о боли. Боль поглотила все и требовала полного внимания.
И тут он услышал тихое тиканье, которое ждал три минуты, и через секунду раздалось жужжание. Четвертое и последнее перед пятым сильным треском, которое поставит точку страданиям. Три минуты.