Жертва судебной ошибки

Сю Эжен

— Согласна; но есть исключения.

— Которые подтверждают правило.

— Но мы говорим об идеале. Его нельзя искать в общем правиле. Говорю вам, что среди моих знакомых знаю одну пару, которая уже двадцать лет живет счастливо и уединенно.

— И эти любовники состарились вместе, да еще в уединении! О, несчастные! Жить с глазу на глаз и наблюдать друг у друга появление морщин, седины; присутствовать при медленном разрушении молодости, свежести, красоты и говорить себе с ужасом, почти с раскаянием: «И я любил все это!» Нет, надо ненавидеть себя, чтобы вызывать друг у друга ужасное, беспрестанное сравнение настоящего с прошлым! Нет, нет! Каждому возрасту — свои удовольствия, как временам года — свои цветы. Какова бы ни была любовь, но она цветок молодости. В

свое время она блестит волшебным блеском, благоухает. Но если ее время прошло, а вы хотите ее сохранить, то сохраните, как цветок в гербарии: цвет поблекнет, запах улетучится, и останутся завядшие лепестки, засохшие листья, и понадобится этикетка, чтобы узнать, что эта пожелтевшая сморщенная вещь когда-то называлась любовью. Нет, нет! Все вы, не имеющие сил для исполнения великих обязанностей, для строгой добродетельной жизни, будьте расточительны, тратьте, рассыпайте по своей дороге сокровища молодости: старость наступает так рано! Каждый потерянный день, час — невозвратны. Пусть же ваша бесплодная для добра жизнь не будет, по крайней мере, бесплодна для наслаждений! Подражайте вашим прабабушкам, почаще снимайте парадный придворный костюм и, одетые проще, летите на легких крыльях непостоянства, каприза! Вы придете в восторг от нового, непредвиденного, пикантного и разнообразного в той стране, где вам мешает побывать ложно понятое достоинство.

— Боже мой, я удивляюсь, как часто умные люди (потому что, в конце концов, я должна признать, что вы не глупы) увлекаются страстью к парадоксам до того, что противоречат сами себе.

— В чем же противоречие?

— Вы только что находили печальным, ужасным, если люди, долго и верно любившие друг друга, стареют вместе.

— Я считаю таких исключением и нахожу очень несчастными.

— А немного раньше вы не находили достаточно слов, чтобы нахвалиться счастьем вашего друга и его жены. Но, по всей вероятности, и эти голубки обречены превратиться со временем в старых голубей.

— Но я вам говорил о них, как о людях, верных своим обязанностям и любви, а мы с вами говорим о тех, кто ищет удовольствия в порочных связях. Сравнение здесь невозможно, так как…

Незнакомец не мог докончить, потому что у двери ложи раздался звонкий веселый окрик:

— Эй, Анатоль… эй!

XIV

Услыхав бесцеремонный, громкий окрик, герцогиня и незнакомец (лучше сказать, Анатоль Дюкормье) быстро обернулись и увидали у двери ложи долговязого почтаря и очаровательного маленького лодочника. Румяна, множество мушек и напудренные парики с буклями так изменили лица ряженых, что вначале Анатоль Дюкормье не мог узнать, кто это, и с удивлением смотрел, не произнося ни слова. Герцогиня встала и шепнула ему:

— Я буду здесь в субботу… в полночь у двери этой ложи; на домино оранжевая лента.

И герцогиня вышла; Анатоль, наконец, признал лодочника и почтаря.

— Жозеф, это ты?

— Ну, наконец-то! — ответил веселый торговец. — А что? Знатно я заинтересовал тебя?

— А меня узнаете, мсье Анатоль? — спросила Мария, выставляя свое хорошенькое личико.

— Узнаю, сударыня. Но, право, я был так далек от мысли встретить вас нынче здесь.

— Не моя вина. По многим причинам я ни за что не хотела ехать сюда. Но Жозеф точно взбесился, и я должна была уступить. Он все приставал: «Поедем да поедем на маскарад; ты никогда не видала, что это такое; мы повеселимся. Давай увидим Анатоля, заинтригуем его. Ну, если самой не хочется, то сделай мне удовольствие». Вы понимаете, мсье Анатоль, говоря так, этот негодный Жозеф был уверен, что настоит на своем. И вот мы здесь.

— Мы отправились к нашей соседке мадам Сюбле, она дает напрокат костюмы, — подхватил Жозеф. — Как нарочно, у нее оказался заказной костюм лодочника, который у нее не взяли. Ну, посмотри, пожалуйста, ведь правда, он точно сделан на Марию! Посмотри, как он идет ей! Ну разве она не мила в нем до того, что хочется съесть ее.

— Замолчи, Жозеф! Какой ты глупый! — заметила Мария, бросая на мужа укоризненный взгляд.

Действительно, Мария

была необыкновенно мила в светло-зеленом бархатном костюме с серебряными пуговками, обрисовывавшем ее фигуру нимфы. Шелковый оранжевый пояс с длинными концами стягивал талию; широкие шаровары до колен позволяли видеть прелестнейшие ножки, обутые в розовые шелковые чулки с зелеными стрелками и в лакиро-ванные башмачки, застегнутые широкими серебряными пряжками. Румяна, мушки и пудра придавали необыкновенный блеск черным бархатистым глазам Марии, а само по себе пикантное, оживленное личико приобретало от них еще более вызывающее, плутовское и милое выражение. Анатоль Дюкормье, не желая увеличивать наивного смущения молодой женщины, украдкой окинул одним взглядом ее соблазнительный образ и вместо ответа на вопрос Жозефа, мила ли Мария, он весело сказал своему другу:

— А знаешь ли, Жозеф, и тебе костюм идет как нельзя лучше.

— Не правда ли, мсье Анатоль? — сказала г-жа Фово, обрадованная, что такой оборот разговора избавляет ее от внимательного взгляда постороннего мужчины, к чему приглашал Анатоля ее муж. — Не правда ли, что Жозеф ужасно мил в голубой куртке, белых панталонах и высоких сапогах?

— Если бы при дилижансах было побольше таких почтарей, — заметил весело Дюкормье, — то, наверно бы, число пассажиров очень увеличилось.

— Ха, ха, ха! Ваша правда; этот мерзкий Жозеф, наверное, вываливал бы их на каждом шагу, чтобы доставить себе удовольствие поднимать их!

— Я бы их вываливал оттого, что думал только бы о тебе, моя милочка, и не обращал бы внимания на дорогу.

— Мсье Анатоль, запретите Жозефу объясняться мне в любви, иначе я брошусь при всех ему на шею; для него же хуже, — сказала Мария, польщенная комплиментом мужа.

— Что прикажете делать, сударыня? Тут не Жозеф виноват, а вы.

— А, хорошо! Вы меня покидаете! Вы принимаете его сторону! Ну, тогда я пасую и сейчас же бросаюсь ему на шею, — сказала Мария, едва удерживаясь от хохота, и потом обратилась к мужу: — Смотри, Жозеф, оно опять шляется за нами.

— Кто, Мария?

— Ты прекрасно знаешь, кто: вон это домино…

— Какое домино? — спросил Дюкормье.

Г-жа Фово с преувеличенно таинственным видом и, смеясь, отвечала:

— Наверно, это какая-нибудь женщина преследует плута Жозефа. Честное слово, она глаз с него не сводит! Она хочет сделать мне неприятность. Вот я тебе дам засматриваться на почтарей, постой у меня! Берегись, не то перекосишь глаза!

И тут Мария залилась веселым хохотом и прибавила:

— Их было два домино, одно высокого роста и вот это. Мы встретили их на лестнице; домино поменьше, женщина, увидя нас, рванулась, пораженная, конечно, нарядом Жозефа, и теперь ходит за ним следом. Какая нахалка! Не правда ли, мсье Анатоль?

— Я думаю наоборот: это мужчина, который находит Марию чертовски хорошенькой и ходит, несчастный, за нею следом. Смотри, Анатоль, вот он там облокотился на рампу и смотрит в нашу сторону. Ах, разбойник! Он строит глазки! — сказал весело Жозеф Фово.

Дюкормье повернулся, куда указал Жозеф, и, действительно, увидел черное домино, по росту невысокое для мужчины, но высокое для женщины. Домино заметило, что за ним наблюдают, и отошло в сторону.

— Ну, что вы скажете? — спросила Мария. — Не правда ли, это женщина?

— Не правда ли, это мужчина? — сказал Жозеф. — Хотите на пари, что я спрошу у этого распутника, кто он?

— Жозеф! — вскричала беспокойным голосом молодая женщина, заволновавшись. — Не вздумай затеять ссоры! Мсье Анатоль, умоляю вас, удержите его! Ведь он сумасброд!

— Успокойтесь, сударыня; Жозеф не захочет напугать вас. Да к тому же, смотрите, наше домино уходит.

Действительно, подозрительная личность поспешила удалиться, как только завидела приближающихся двух домино с бантами из красных и белых лент. Домино поменьше ростом (несомненно, женщина) говорило с большим воодушевлением, делая живые и быстрые жесты, но его партнер казался немым и совершенно бесстрастным; эта бесстрастность, очевидно, приводила женщину в отчаяние, потому что трое друзей слышали, как она говорила, проходя мимо: