Жертва судебной ошибки
Шрифт:
Но Мария стала задумчива и ничего не ответила.
Вдруг в толпе, у двери комиссара, послышались голоса: «Вот и доктор Бонакэ!» Клеманс Дюваль подбежала к нему со словами:
— Ах, доктор, маме совсем плохо! Едем, едем!
— Болезнь воротилась, мое бедное дитя?
— Да, доктор, да, внезапное нездоровье нынче вечером. Ах, едем же, едем!
— Через минуту я к вашим услугам, потому что у меня здесь еще больная.
— Нет, доктор, — сказал кто-то из служащих при театре, выходя из конторы комиссара, — во время вашего отсутствия эта дама совсем пришла в себя. Вероятно, она вышла в другую дверь.
— Ну, значит, мне нечего о ней беспокоиться. Едем к вашей
Но, увидя подходящего к нему Дюкормье вместе с Жозефом и его женой, доктор радостно вскричал:
— Ты? Ты здесь, Анатоль? Я думал, что ты в Лондоне!
— Позавчера приехал, милый Жером. Что же ты ничего не говоришь Жозефу?
— Да разве это ты, Жозеф? В этом костюме? А кто же в шубке? Конечно, твоя милая жена?
— Да, доктор, она самая, — отвечала Мария, — и раз уж встретила вас, то должна сказать, что вы нас совсем забыли. Нехорошо с вашей стороны!
Но доктор не ответил на любезный упрек, зная, как беспокоится Клеманс. Поэтому он опять подал ей руку и сказал:
— Извините. Пожалуйста, извините. Это старые друзья.
Удаляясь с Клеманс, он обернулся и сказал:
— Анатоль, приходи завтра пораньше… Мадам Фово, я скоро явлюсь с извинениями, и мы помиримся. До скорого свидания, Жозеф.
— До свидания, Анатоль, — сказал Жозеф, протягивая руку Дюкормье.
Тот дружески пожал ее.
— И, пожалуйста, не поступайте, как Бонакэ: не забывайте нас, — прибавила Мария.
— Нет, нет, сударыня. Еще не один вечерок мы проведем вместе с Жозефом.
Когда супруги Фово вышли садиться на извозчика, Жозеф с беспокойством спросил жену:
— Но что с тобой, Мари? Ты вдруг стала такая грустная?
— Сейчас расскажу тебе…
Почтарь и лодочник сели в извозчичью карету и приехали домой в менее веселом настроении, чем при отъезде в Оперу.
XVI
Доктор Бонакэ занимал довольно большую квартиру во втором этаже, на набережной de l'Ecole. Окна его кабинета выходили на балкон. Доктор, хороший ботаник, любил цветы как ученый и как садовник; поэтому на балконе, обнесенном решеткой для вьющихся растений, стояли ящики для цветов, и доктор мог, начиная с весны, отдаваться любимому занятию и из окон своего кабинета видеть только цветущую зелень.
Но в эпоху нашего рассказа, т. е. в последних числах февраля, балконный трельяж был без листьев, и только в ящиках виднелись цветы, переносящие холод: кактусы, подснежники и зимние сорта гелиотропов.
Читатель не забыл, что накануне, уходя из Оперы, доктор Бонакэ пригласил к себе Анатоля на следующее утро. Ученый врач поднялся на заре. При бледном свете начинающегося февральского утра он уже сидел за письменным столом с лампой и писал, читал и делал заметки. Чугунка нагревала большую комнату, меблированную чрезвычайно просто; ее стены исчезали за полками с книгами. Доктору Бонакэ было около тридцати лет. Его пекрасивое, но умное, энергичное лицо напоминало бюсты некоторых философов древности, не отличающиеся красотой, но представляющие иногда замечательные типы. Широкий, прекрасный и начинающий лысеть лоб, нависший над глубоко сидящими глазами; резко очерченный заостренный нос; четырехугольный костистый выдающийся подбородок — таковы черты, придававшие его лицу выражение необыкновенной стойкости. Это выражение умерялось мягким, кротким взглядом и тонкой улыбкой, полной ума и добродушия. Одним словом, лицо док-тора, нарисованное художником, производило бы почти отталкивающее впечатление, и, наоборот, мужественный строгий резец скульптора придал бы ему печать
И каждый способный к симпатии человек почувствовал бы ее к доктору, увидя его в этой одежде, сидящим, как в это утро, за столом, опершись подбородком на руку, с поднятыми вверх глазами, с ясным лицом.
Старая служанка доложила о г-не Дюкормье.
— Просите скорей, скорей! — сказал доктор, спеша навстречу своему другу.
Служанка вышла. Анатоль и Жером остались одни.
— Как приятно обнять друга после долгой разлуки! — сказал доктор, улыбаясь и оглядывая Анатоля. — Вчера я мельком видел тебя, но, знаешь ли, ты неузнаваем.
— Как так, мой милый Жером?
— Когда ты уезжал из Парижа, у тебя были скромные манеры школьника, получившего первую награду, а вчера я увидал изящного молодого человека, настоящего денди, льва, как они называют. Честное слово, ты имел вид знатного барина, и я почувствовал гордость, что у меня такой красивый и хороший друг.
— Да, да, Жером, большое счастье свидеться вновь! Но кстати, что же с матерью этой бедной м-ль Дюваль?
— Ты знаком с ней?
— В Лондоне одна подруга м-ль Дюваль поручила мне передать ей книги. Но я увидал ее в первый раз вчера в Опере, когда она приехала за тобой.
— Бедная г-жа Дюваль еще очень плоха. Возврат болезни удивляет и беспокоит меня, хотя нельзя отчаиваться. Но что за ангел ее дочь! Избави Бог, если она потеряет мать: она умрет с горя. Однако не будем говорить о грустных вещах, чтобы не омрачать нашего свидания. Наконец-то я вижу тебя после четырехлетней разлуки и десятимесячного молчания, мой забывчивый друг!
— Можешь ли ты думать, что я забыл тебя? Причина моего молчания…
— Я догадываюсь и извиняю… Ты секретарь, ты постоянно должен писать письма, и отсюда твое отвращение к переписке. Итак, прощаю тебя, тем более что и я сам не безупречен; я написал только два раза, думая, что ты путешествуешь по Англии с твоим посланником. Из месяца в месяц я ждал твоего письма, чтобы знать, куда же адресовать свое. Мне надо было сообщить тебе о счастливой новости. Вот и Жозефу хотел тоже сообщить.
— О счастливой новости?
— Я женился третьего дня.
— И даже не зная, на ком, могу тебя поздравить, мой друг, со счастьем, потому что знаю твой взгляд на брак. Мне нет необходимости спрашивать: по взаимной ли склонности?
— Конечно, и она началась почти три года назад.
— Видишь, какой скрытный! В письмах ни слова о своей любви.
— Милый друг, секрет принадлежал не одному мне.
— Ты прав. Но скажи: кто же она, девушка или вдова? По твоим идеям, ты должен был жениться на вдове.
— Да, она вдова и почти одних со мной лет. Ты, конечно, знаешь ее фамилию: она родственница твоему посланнику.
— Твоя жена! Родственница графа де Морваля?
— Да.
— Твоя жена!
— Ну да. Тебя это удивляет?
— По правде говоря, это меня очень удивляет.
— Странно, — сказал доктор с добродушной улыбкой, — а меня это нисколько не удивляет.
— Как фамилия твоей жены?
— Ее фамилия была де Бленвиль.
— Вдова маркиза де Бленвиль, генерал-лейтенанта?