Жертва судебной ошибки

Сю Эжен

Мария Фово, одетая так же, как на суде, только без чепца, сидит на кровати; взгляд ее неподвижен, руки сложены на коленях. Ей только что прочли смертный приговор.)

Мария (одна):

— Все кончено. Еще три часа — и меня не станет. Ждать три часа! О, как долго! (Она встает и подходит к окну.) Хоть бы дождь шел не переставая: там было бы меньше народа; мне будет неприятно, если соберется толпа. А, впрочем, все равно: одна только минута! Я их немало уже пережила за четыре месяца.

(Подходит к столу и раскладывает в порядке различные вещи в запечатанных конвертах.)

— Надо ничего не

забыть: обручальное кольцо, прядь моих волос и моего бедного Жозефа — для нашей девочки. Счастливый Жозеф! Он сошел с ума и ничего не помнит. (Молчание.). Косыночка — для Клеманс Дюваль, моей сестры по несчастью. Медальон, портрет моей дочки — для мадам Бонакэ. Она когда-то так дружески относилась ко мне. Если бы мсье Бонакэ был здесь, я, может быть, не находилась бы там, где я теперь. Но что делать, его не было здесь. Это должно было случиться, как случилось многое другое, для того чтобы исполнилось предсказание колдуньи. Кажется, не забыла. (Считает по пальцам.) Моя дочка, Клеманс Дюваль, Бонакэ. Нет, все тут. Они одни меня любили и, я уверена, не забудут меня совсем. (Задумывается.) Положу также двадцать франков для тюремщика, чтобы он в точности исполнил мое поручение.

(Дверь отворяется, входит тюремщик.)

Мария:

— А, сударь! Вы кстати. (Дает ему деньги.) Вот вам. Но, пожалуйста, как только я уйду, вы нынче же утром разошлите эти вещи по адресам. Не правда ли, вы обещаете?

Тюремщик:

— Будьте покойны, барынька, обещаю исполнить.

Мария:

— Благодарю вас.

Тюремщик:

— Я пришел спросить, милая барыня, не хотите ли вы чего покушать?

Мария (удивленно):

— Покушать?

Тюремщик:

— Да. Сегодня вы имеете право потребовать, что только вам нравится, можете вдосталь полакомиться. У нас есть превосходнейший крепкий бульон, а то не желаете ли отлично срубленную, мягкую котлетку, или цыпленка? Также можно кофе со сливками и свежих яиц.

Мария (с печальной улыбкой про себя):

— Сливки и свежие яйца! Это был бы наш завтрак, если бы мы с Жозефом уехали в деревню, как мечтали когда-то. Ах, далеко то время!

Тюремщик:

— Я могу подать вчера только снесенные яйца.

Мария (улыбаясь):

— Нет, благодарю. Вы понимаете ведь… через три часа… Естественно, что это отнимает немножко аппетит.

Тюремщик:

— Знаю, знаю. Но погода дождлива нынче, и уверяю вас, моя бедная барынька, перед этим недурно поесть чего-нибудь горяченького, чтобы подкрепиться, поддержать себя. Право, скушайте чашечку хорошего бульона; сегодня вы имеете право потребовать даже хорошего винца.

Мария (со зловещей улыбкой):

— Нет, благодарю. Право, я не церемонюсь.

Тюремщик:

— Напрасно, барынька, напрасно.

Мария:

— Меня удивляет одно: вы такой обязательный, а не предлагаете мне зонтика, чтобы отправиться туда. Конечно, мне нужен зонтик; идет дождь, и я могу схватить насморк. Не правда ли?

Тюремщик (в затруднении):

— Не знаю, позволено ли…

— А вы не понимаете, что я шучу! Мне очень весело… сегодня…

Тюремщик:

— И отлично, милая барынька. Мне приятней видеть вас такой, а не иной. Хвалю вас. Но все-таки мне хочется, чтобы вы закусили. Немножко горячего вина! Идет? Сладкого вина?

Мария:

— Нет,

не надо. Видите ли, как бы оно ни было сладко, а я думаю, что мне покажется горьким. Да, да… Вы не забудете моих поручений?

Тюремщик:

— Нет, сударыня. Все будет передано в точности… Обещаю вам. (Вынимая из кармана счет.) Вот, я хотел напомнить вам про маленький счет от прачки. Всего девять франков семьдесят пять сантимов.

Мария:

— Правда. А я и забыла. (Достает из кармана кошелек.) Сейчас уплачу.

Тюремщик:

— Я упомянул о таком небольшом счете, потому что…

Мария (отдавая деньги):

— Конечно, вы не можете больше давать мне в долг. Вот десять франков — все, что у меня осталось. Я ничего больше не должна?

Тюремщик:

— Ни сантима.

(Входит сторож и что-то тихо говорит тюремщику.)

Тюремщик:

— Есть у этого господина пропуск?

Страж:

— Все как следует. Он у смотрителя. Смотритель послал меня сказать, чтобы вы предупредили осужденную и спросили у нее, хочет ли она принять гостя.

Тюремщик:

— Сударыня, к вам пришел гость.

Мария (вздрогнув):

— Гость? Немного поздно.

Тюремщик:

— И г-н смотритель спрашивает, желаете вы принять его?

Мария (дрожит):

— Кого?

Тюремщик:

— Доктора Бонакэ.

Мария (затрепетав):

— Он! О, Боже мой!

Тюремщик:

— Так мне его назвали.

Мария:

— Он… вернулся!

Тюремщик:

— Этот господин у смотрителя и, если вы желаете, он сию минуту придет.

Мария (подумав, живо):

— Нет, нет… я не хочу его видеть… не хочу!

Тюремщик (уходя со стражем):

— Хорошо, сударыня. Пойду сказать г-ну смотрителю, что вы не примете этого господина.

(Тюремщик уходит. Но едва он закрыл дверь, как Мария бежит к ней, стучит в форточку и кричит: «Постойте!»)

Тюремщик (открывая форточку):

— Что вам угодно, барынька?

Мария:

— Я хочу видеть доктора Бонакэ.

Тюремщик:

— Сию минуту он придет к вам.

(Запирает дверь на замок.)

Мария:

— Ах! Он, верно, также считает меня… У меня не хватило бы смелости посмотреть ему в глаза, если б не моя несчастная девочка. Я хочу лично поручить ее доброму доктору. Нет, напрасно я согласилась видеться с ним. Я уже примирилась, приготовилась, одеревянила себя. Он меня разжалобит, заставит опять думать, я буду чувствовать свою агонию. (Ломает руки, бросается на постель и плачет.) Напрасно, напрасно! Со вчерашнего дня, после отъезда моей девочки, мне ни разу не хотелось плакать… а теперь я невольно обливаюсь слезами.

Тюремщик (открывая дверь доктору Бонакэ):

— Потрудитесь, сударь, войти. (Тихо.) Должен вас предупредить: назначено ровно в восемь часов. Одевание в четверть восьмого, а эти господа никогда не ждут. Следовательно, у вас только полчаса.

Жером Бонакэ:

— Хорошо, сударь.

(Тюремщик уходит и запирает дверь.)

Бонакэ страшно бледен. Он несколько секунд стоит неподвижно и пристально смотрит на Марию. Она сидит на кровати, закрыв лицо руками. Вдруг она встает, бросается на шею к доктору и, рыдая, кричит раздирающим душу голосом, в котором слышится неподдельная искренность: