Жертва судебной ошибки
Шрифт:
Мария Фово:
— Я сказала правду.
(Негодующий ропот.)
Герцогиня:
— Г-п председатель… я могу утверждать лишь одно: я не поверю… что Мария совершила такое ужасное преступление… если даже она при мне возведет его на себя. Но это новое волнение… я изнемогаю…
(Герцогине опять дурно, и герцог, не перестающий все время проливать слезы, суетится возле нее. Ее бледность сменяется зловещей синевой.)
Председатель:
— Герцогиня так утомилась, что я ограничусь только одним-двумя самыми важными вопросами. На предварительном следствии было установлено, и сама
Герцогиня (едва слышно):
— Я совсем обессилела… мне кажется, будто ледяной холод доходит до сердца… по постараюсь припомнить…
(Герцог, желая подкрепить жену, достает пузырек, капает несколько капель на платок, дает понюхать и смачивает ее губы.)
Председатель:
— Я не хочу больше злоупотреблять вашим великодушием, герцогиня, и прошу ответить мне точно лишь на следующий вопрос: была ли Мария Фово единственным лицом, из чьих рук вы принимали питье, и одна ли она приготовляла его, только она одна?
Герцогиня (умирающим голосом и с усилием):
— Я имела привычку… принимать все… только из рук Марии… Это… была… фантазия… больной… и я…
(Больше ничего нельзя расслышать. Слова герцогини вдруг замирают на ее губах; голова свешивается на грудь, и судорога сводит все ее члены. Княгиня де Морсен подбегает к дочери, герцог бросается к жене и кричит раздирающим голосом):
— Помогите! Умирает! Боже мой! Она умирает!
(При этих словах ужас охватывает присутствующих, поднимается страшная суматоха. Публика в смятении вскакивает с мест; даже суд поддается общей тревоге и также встает. В это время Мария Фово и Клеманс Дюваль, без помехи со стороны стражи, также впезанно оставляют свою скамью и бегут на помощь к герцогине.)
В эту минуту в зале чей-то женский голос громко произносит следующие слова, смысла которых мы не понимаем:
— Вот опять вы втроем собрались все вместе! Вспомните улицу Сент-Авуа!
Мы бы не поместили этого частного обстоятельства в нашем отчете, если бы в эту минуту, смотря на группу, которая окружила умирающую герцогиню, мы не увидели бы, как при этих словах Клеманс Дюваль и Мария Фово вдруг затрепетали и, с ужасом взглянув друг на друга, внезапно упали на колени, как бы раздавленные какой-то страшной мыслью.
Повторяем, мы упоминаем об этой подробности с большой осторожностью, как о нашем личном впечатлении. Мы могли ошибиться относительно действия этих загадочных слов на подсудимых. Могла быть другая причина и, наконец, эти слова могли и не дойти до ушей Марии Фово и Клеманс Дюваль, потому что мы случайно, и, может быть, только мы одни, уловили их среди невообразимого смятения, вызванного агонией герцогини де Бопертюи.
Но вот раздаются звонок и голос председателя. Жандармы поднимают подсудимых и отводят их на места, где им делается дурно. В эту минуту председатель кричит взволнованным голосом:
— Пропустите, пропустите доктора Оливье!
Искусный врач, находившийся в зале, с трудом отстраняет родных герцогини, которые столпились вокруг нее. Он берет ее руку, щупает пульс, с тревогой выслушивает сердце.
Гробовая
Через несколько секунд невыразимой тревоги г-н Оливье обращается к суду, бледный, глубоко взволнованный, и говорит глухим голосом:
— Г-н председатель, к несчастью, нет никакой надежды: герцогиня де Бопертюи перестала жить.
Невозможно передать изумление, ужас, охватившие публику при этих словах доктора. Мария Фово приходит в страшное исступление, испускает крики, прерываемые глухими рыданиями. Клеманс Дюваль теряет сознание, и ее уносят из зала.
Председатель:
— Заседание откладывается до завтра. Приказываю сейчас же очистить зал. Только родные графини де Бопертюи могут остаться. Подсудимых препроводить в тюрьму.
Суд удаляется. Публика медленно выходит из зала. В эту минуту мы слышим раздирающий душу крик герцога де Бопертюи:
— Жена! Моя бедная жена!»
Полковник Бутлер окончил чтение. Слушатели молчат под влиянием тяжелого, тоскливого впечатления, потому что при словах: «Герцогиня де Бопертюи перестала жить», — Анатоль Дюкормье вдруг наклонился над столом, за которым сидел и, удерживая рыдания, закрыл лицо руками.
При виде острого горя Дюкормье, вызванного смертью дочери его благодетеля, принц и другие особы не решаются произнести ни слова. Тогда графиня Дюкормье тихо встает и подходит к мужу. Все с живейшим участием смотрят на него. Принц тоже очень растроган и говорит что-то на ухо герцогине де Спинола и графине фон Ловештейн. Они передают другим слова принца и тотчас же встают и на цыпочках уходят из салона, чтобы оставить Дюкормье наедине с его горем. Принц, после минутного колебания, подходит к Дюкормье, который сидит все в той же позе.
Принц (слегка дотрагиваясь до плеча Дюкормье):
— Граф, не забывайте, что у вас есть друг, искренний друг, готовый, по крайней мере, утешить вас.
Дюкормье (поднимая лицо, залитое слезами):
— Ах! Ваше высочество, ужасное несчастье этой семьи разрывает мне сердце!
Принц (пожимая с чувством руку Дюкормье):
— Потому что это самое нежное сердце в мире. Прощайте. Я знаю, что в первые минуты горя хочется остаться одному и что самые искренние утешения действуют тяжело. Сегодня вечером я вас навещу. Оставляю вас с той, которая одна имеет право разделять ваши горести. До свидания, мой дорогой граф, мой бедный друг.
(Поклонившись графине Дюкормье, принц уходит, бросив в последний раз сочувственный взгляд на Дюкормье.)
Графиня Дюкормье (живо мужу):
— Вы слышали? Принц сказал: «Мужайтесь, мой бедный друг». Он называет вас своим другом! — Вне себя от радости и торжествующей гордости: — Посольство наше!
Дюкормье (вытирая слезы и со вздохом):
— Надо надеяться, моя милая.
LII
(Сцена происходит в Парижской тюрьме la Roguett, в камере для осужденных на смерть. В глубине — дверь с маленькой форточкой; против двери — окно за толстой железной решеткой, куда заглядывает осеннее серое, дождливое небо; недалеко от двери железная кровать; налево стол и стул.