Жертва вторжения
Шрифт:
Он потерял сознание и стал тихо угасать.
Лукерья сидела у его девичьей постельки и напевала колыбельную. Ей было жалко старичка и жалко город, куда английская королева не будет больше посылать телеграмм и бутылок.
Старичок приближался к последнему вздоху, когда в палату вошел почти бесплотный неузнаваемый мужчина.
Когда он приблизился к телу старика и стал всасываться в него, Лукерья воскликнула:
– Ну это слишком! Я народ позову.
Но было поздно.
Байсуридзе тихо вздохнул и отдал
А полупрозрачный мужчина скрылся внутри старичка.
Тут старичок окончательно умер, и его смерть – а Лукерья смогла зафиксировать это – продолжалась ровно минуту. После этого Тимур Георгиевич вздохнул, открыл глаза и тихо спросил:
– Никто не заметил?
– Чего не заметил?
– Как я мертвым был.
– А вы мертвым были? – У Лукерьи в голове будто роились тараканы. Они щекотали череп изнутри.
Старичок только что был мертв, а теперь разговаривал.
– Не притворяйся, красотка, – сказал покойник без грузинского акцента.
К счастью, Лукерья не была приучена падать в обморок, так что только пошатнулась.
– Ты третий, – сказала она, взяв себя в руки.
– Это с какой колокольни глядеть, – ответил старичок, потянулся с громким скрипом и добавил: – Сосуды никуда не годятся, мышцы как бумага. Чистить и чистить… Не могли бы уж подыскать чего-то помоложе.
– Зачем? – Лукерья ничего не понимала, и поэтому ее вопросы могли показаться глупыми.
Старичок попытался сесть, но руки-ноги не повиновались.
Лукерья ему помогала, а тут вошел директор дома и принес телеграмму от английской королевы с выражением сочувствия по поводу кончины такого древнего долгожителя. Видно, начальство в суете поспешило информировать королевский дом о потере, не заглянув в палату.
Старичок сначала рассердился, потом сказал:
– Черт с ними, пускай вычеркивают.
Но благородно помог Лукерье вывести из обморока несчастного директора.
– Я бы, конечно, пошел тебя проводить, – сказал Тимур Георгиевич. – Но не могу вызывать излишних подозрений. Я буду постепенно в себя приходить под наблюдением врачей, пускай наблюдают, медики-педики.
И вот в этот момент в Лукерье зародилось подозрение, не подменили ли Байсуридзе, а также остальных покойников. Что-то общее чудилось ей в судьбе всех этих людей.
Но сформулировать свои подозрения она не могла. Ума не хватило.
Какие-то кубики-рубики не складывались, потому что она наблюдала явление, которому на земном языке еще нет названия.
Прошло еще несколько дней. И каждый приносил Лукерье тревожные подтверждения: что-то тут не так.
Во-первых, все покойники уже совсем выздоровели и часто встречались на улицах, а вот в поликлинику ходить не желали.
Удивительно, но Лукерье приходилось встречать пациентов и в сопровождении женщин. Ну ладно, юноша Василий –
Лукерья даже замерла от изумления. Ну ведь человеку сто десять или сто двадцать! А он красотку за ухо кусает!
– Что? – спросил Матвей Тимофеевич. – Удивляешься?
Лукерья отшатнулась от него – испугалась. Подошел незаметно.
От Тимофеевича пахло мужским одеколоном «Арамис» и мужскими гормонами.
– Пошли по пиву дернем? – спросил он.
И Лукерья согласилась.
Сколько лет не соглашалась ни с одним мужчиной, а тут согласилась. Может быть, любопытство одолело, а может быть, от Матвея так несло самцом во цвете лет, что в ней дрогнуло что-то женское, нежное, податливое.
Они уселись за столик над самой рекой. Оркестр играл нечто возвышенное, быстрое, как сердце на свидании.
– Я, можно сказать, терзаюсь, – сказала Лукерья Маратовна. – Ты мне прямо в тело заглядываешь, а я твой последний вздох на днях приняла.
– Не может быть, – расхохотался Тимофеевич и в один глоток опрокинул в себя пол-литровую кружку.
– А ведь чудес не бывает, – сказала Лукерья, как ее когда-то научил Аркадий Борисович, ее наставник в гигиене и любви. – Это медицинский факт.
Матвей долго хохотал и спросил:
– А можно тебя без отчества называть, просто Лушей?
Словно до этого величал по отчеству. Смешные люди – эти мужчины.
Но когда он в ответ на согласие крепко схватил ее за коленку, Лукерья вырвалась и заявила:
– В принципе я другому отдана и буду век ему…
Слово «верна» изо рта не вылезло, не захотело. Лукерья как бы забыла Пушкина и зарделась, но в темноте не было заметно.
– Я же дурного не желаю, – сказал Матвей. – Я хочу одарить тебя любовью.
Нет, вы только подумайте! Покойный Матвей Тимофеевич таких слов и не подозревал.
И тут в мозгу Лукерьи получилось короткое замыкание.
– Ты не Матвей Тимофеевич! – твердо сказала она. И в памяти ее встал тот бестелесный мужчина, который как бы вошел в тело свежего покойника.
– А кто же я? – Матвей даже не обиделся, но глаза стали внимательные и серьезные, даже прискорбные. – Кто же я такой, если не Матвей Тимофеевич, которого ты в попу колола шприцем? Может, мне раздеться и ты тогда узнаешь?
– Ты не думай, – сказала Лукерья, – в милицию я не пойду.
– А тебе и не поверят.
– И не поверят…
Тут из кустов вышел Тимур Георгиевич, подтянутый и бодрый, несмотря на возраст. В руке была кружка пива.