Жертвы Ялты
Шрифт:
Гарри Льюис свел знакомство с пленными, и они рассказывали ему о том, что им пришлось пережить в Красной армии и в войсках вермахта, говорили о своем нежелании возвращаться в СССР. Будучи бухгалтером, он имел возможность убедиться в неграмотности подавляющего большинства пленных: получая деньги, они вместо подписи ставили крестик. Это случайное открытие кое-что говорит нам о западных специалистах, в свое время принявших на веру официальные советские утверждения, будто неграмотность в СССР сведена до 2 % *303. В общем Гарри Льюис сохранил о русских очень теплые воспоминания: «Они были азартными игроками, страшными пьяницами, жуткими бабниками, среди них свирепствовали
Впрочем, национальная склонность к горячительным напиткам поощрялась далеко не во всех лагерях. Вот что рассказывает Вайолет М. Дай, жившая весной 1945 года в Уортинге, где русским пленным выделили гостиницу:
Их не пускали в питейные заведения, и они без конца толклись в аптеках, жестами показывая, что у них прострелы и радикулит, и аптекари выдавали им метиловый спирт, пока не обнаружили, что русские используют его вовсе не для растираний, а для внутреннего употребления. Тогда всем аптекарям был разослан циркуляр, призывающий к осторожности.
Здесь, как и повсюду, русские пленные приходили в ужас от одной мысли о репатриации.
Однако русские пленные вовсе не были однородной массой младенчески наивных крестьян, привыкших к лишениям и страданиям, для которых свобода и удобства значили куда меньше, чем для англичан. Среди офицеров, общавшихся с ними, были люди, которые могли понять русский характер. Это, в первую очередь, Чеслав Йесман, о котором я уже писал. Вторым был мой старый друг, князь Леонид Ливен. Он родился в Курляндии, переехал в Англию, стал военным. К концу войны многие русские эмигранты, английские подданные, благодаря знанию русского языка получили назначения на работу в лагеря, где размещались русские пленные. Для этих новонабранных служащих соучаствовать в отправке соотечественников навстречу судьбе, каковую они, эмигранты, прекрасно себе представляли, было непередаваемо тяжко. Многие из них сошли в могилу, так и не простив себе этого. Свободно владея русским, эмигранты легко общались с пленными, и для них это была не просто безликая масса, от которой, по выражению Черчилля, Идена и Моррисона, следовало как можно скорее «избавиться».
Князь Ливен был назначен в группу связи при бригадире Файербрейсе; в октябре 1944 года он оказался в лагере в Тирске. Два обстоятельства поразили его по прибытии. Он увидел настоящих русских крестьян, бородатых, печальных, неприхотливых. Они, к тому же, часто выражали удивление при виде погон у офицеров военной миссии, приезжавших в лагерь. Большинство их попало в плен в 1941–42 годах, до того, как Сталин ввел в армии погоны *304, и потому они заключили, что в лагерь приехали царские офицеры мобилизовывать их на войну с Советами.
Но далеко не все в лагере были простолюдинами. Князь Ливен познакомился с русским врачом, человеком умным и образованным. Тот рассказал, что служил в Белой армии у Деникина; после разгрома Врангеля он решил воспользоваться амнистией, которую тогда объявили Советы, и остаться в России, чтобы помогать своему народу. Попав в немецкий плен, он по той же причине согласился работать с немцами — хотел лечить своих соотечественников в плену. Он хорошо понимал природу советского государства и догадывался о том, какая судьба ждет его по возвращении, но был готов принять ее. Однажды он признался Ливену: «Смерти я не боюсь: меня пугают пытки».
Ливен пытался уговорить коменданта лагеря спасти несчастного от репатриации. Поляки из другого лагеря предложили помочь: например, они могли бы доказать, что этот врач — украинец, живший западнее линии Керзона. Но комендант понимал, что сделать ничего не удастся, и весьма
— Вы ведь, Ливен, белогвардеец, — добавил он. — Если будете настаивать на этом безумном плане, вас и самого арестуют.
Несмотря на предупреждение, Ливену удалось заинтересовать этим делом другого офицера, но тут ему неожиданно приказали выехать на судно «Герцогиня Бедфордская» в Ливерпуль, и врач был репатриирован вместе со всеми.
Иные пленные, по рассказам Ливена, были людьми редкой душевной чистоты и доброты, какие встречаются только в России. Один солдат три часа простоял перед фасадом Йоркского собора, завороженный его красотой. Другой рассказывал Ливену о том, как в лесу на Украине повстречался с Богом. Незадолго до немецкого вторжения Господь предстал пред ним в образе старика и сказал: «Спрячься, сын мой, ибо грядет сатанинское время». Крестьянин послушался и таким образом, вероятно, избежал смерти. В Англии он беспрестанно поражался свободе и богатству тамошней жизни: «Как в раю», — повторял он. Однако МИД решил, что ему стоит дожить свои дни совсем в другом месте.
В лагере в Тирске был весьма беспокойный обитатель по фамилии Шараватов. Сначала он считался старостой лагеря, но его карьере помешало участие в волнениях, которые учинил один татарин, обвинивший коммунистов в том, что те якобы украли все лагерное мясо. Татарина перевели в лагерь для итальянских фашистов; в Тирске был назначен новый староста, а Шараватов, как другие пленные, стал работать на близлежащих фермах. Эта беззаботная жизнь его вполне устраивала, но все рухнуло в один прекрасный день, когда он увидел дочь местного сквайра верхом на прекрасном коне. Это видение юности и красоты возникло перед ним среди ржавых листьев, запахов и туманов английской осени. Вряд ли он мог видеть что-нибудь подобное на бескрайних просторах России. Мимо него проносились на лошадях участники охоты. Но бедный Шараватов стоял как пораженный громом. Затем он беспробудно запил и как-то лунной ночью добрался до особняка сквайра. Утром военный патруль обнаружил в хлеву его бесчувственное тело. По лицу спящего бродила широкая улыбка; рядом, в соломе, валялись опорожненные бутылки.
Вспоминал ли Шараватов об аккуратных живых изгородях в деревнях вокруг Тирска, когда замерзал на Колыме? Являлась ли ему в камере на Лубянке или в лагерных снах дочь сквайра, уверенно сидящая в седле, юная и задорная? И сколько раз нарушался этот сон звоном рельса, поднимавшего зеков? Впрочем, вряд ли Шараватову снились сны. Он ведь уже «отличился» в лагерном бунте против коммунистов. Его имя, вероятно, попало в черный список генерала Ратова, переданный на судно, которое везло его и тысячи таких же, как он, русских пленных в Одессу. И скорее всего, последнее, что видел Шараватов на земле, это ухмыляющегося энкаведешника, нацелившего ствол автомата ему в живот.
В Бексхилле, на побережье залива, тоже был устроен лагерь. Во время войны в этом курортном местечке было малолюдно. Большинство его обитателей разъехалось. В числе оставшихся были супруги Бэксхол, которые подружились с несколькими русскими пленными. Русские гости любили посидеть у камина с чашкой чая или сыграть в биллиард с Биллом Бэксхолом. Они не переставали удивляться жизни английских солдат.
— Представляете, они каждую субботу чистят ботинки, наводят марафет и идут себе домой, — говорил пораженный Александр Коркин. — В Красной армии мы считали счастьем побывать дома раз в полгода. В немецкой армии было сносно; но в Англии — просто житуха. Никто никого ни к чему не принуждает, никто не голодает, все добрые, приветливые, каждый живет как хочет. Да в СССР такое житье и представить себе трудно.