Жертвы Ялты

Толстой Николай Дмитриевич

Однако за одну ночь пленных, видимо, каким-то образом заставили осознать их незавидное положение, и на следующий день все странным образом изменилось. Нашивки РОА были спороты, люди выглядели удрученными и испуганными. Советские офицеры снова беседовали с ними — каждый с небольшой группой, стараясь изыскать доказательства того, что английские офицеры занимаются антисоветской пропагандой. После тщетных усилий им, наконец, удалось выудить кое у кого признание, что капитан Нарышкин, эмигрант, работавший в лагере переводчиком, говорил им, будто Сталина они больше не интересуют.

— Ах, Нарышкин, — задумался полковник Городецкий. — Это не белогвардеец ли?

Советская делегация тут же заявила протест в связи с высказываниями Нарышкина, и было решено прервать его контакты с военнопленными.

После

отъезда советских представителей в лагере воцарилось смятение. Некоторых, правда, ободрили расплывчатые обещания Васильева, зато другие твердо заявляли, что скорее покончат с собой, чем вернутся на родину. Васильев произнес небольшую речь перед английскими офицерами, заявив, что англичане плохо обходятся с его несчастными соотечественниками, которые были вынуждены работать на немцев, однако при первой возможности сдались в плен союзникам, а поэтому, мол, с ними надо обращать ся гуманно. Вот ведь и в госпиталь кое-кто попал. И нельзя ли оплачивать труд пленных? А как обстоит дело с сигаретами, баней, дополнительными одеялами? Военное министерство отреагировало на эту речь весьма адекватно: в рапорте не без сарказма отмечалось, что «советское правительство вдруг решило выступить в роли благодетеля…».

На другой день генерал Васильев со своей свитой прибыл в Каттерик. Здесь все шло тихо-мирно, пока комендант лагеря не вздумал похвалиться перед гостями собранием русских книг, которые привез для пленных отец Михаил Польский. Васильев пришел в ужас, и возмутительные сочинения Тургенева, Аксакова и Лермонтова были спешно отправлены назад, в русскую церковь в Лондоне.

Вернувшись в Лондон, Васильев заявил, что в общем доволен английской администрацией лагерей. Он вновь подчеркнул, что нельзя считать этих людей предателями, особенно совсем молодых или стариков и немощных, и настоятельно потребовал обеспечить им самые лучшие условия. Осудив суровое обращение англичан с забастовщиками, «он отметил, что это дело прошлое, и напомнил он о нем лишь для того, чтобы такие вещи больше не повторялись» *281.

В связи с предполагаемыми высказываниями капитана Нарышкина английские военные власти разработали систему мер, гарантирующих, что в контакт с военнопленными отныне не вступит ни один человек, которого можно было бы заподозрить в антисоветских настроениях, в особенности эмигранты. Из русских книг разрешались только присланные советской военной миссией; визиты отца Михаила Польского отменялись. Для поддержания внутренней дисциплины в лагере важно было искоренить слухи, будто советское правительство больше не проявляет к пленным интереса и им нечего ждать от своего правительства. Подобные утверждения совершенно безосновательны, и всякая антисоветская пропаганда такого рода будет осуждаться самым серьезным образом *282.

Между тем приближался момент отправки первой группы русских военнопленных на родину. По мнению англичан, первенство в этом деле должно было принадлежать какой-то определенной категории пленных. Большинство русских, взятых в плен в Нормандии, входили в состав формирований, относившихся — по крайней мере, в теории — к немецкой армии, и, следовательно, считались военнопленными. Не столь многочисленную категорию составляли члены трудовых батальонов Тодта, не являющиеся солдатами в общепринятом смысле слова. Но поскольку они носили форму и работали на военных укреплениях, военное министерство решило считать их военнопленными *283. Министерство внутренних дел отправило в Баттервик 500 человек, относящихся к этой категории (они-то и устроили описанную выше забастовку). Но среди русских были также и гражданские лица, не состоявшие ни в каких организациях и не относящиеся к категории военнопленных. Они находились в ведении министерства внутренних дел в приемном центре в Лондоне и по английским законам не подпадали даже под самую вольную интерпретацию «Закона о союзных вооруженных силах». Их могли оставить в стране на правах беженцев или выслать (но не репатриировать против их воли). Этим вопросом занимался законник МИДа Патрик Дин. 15 октября он писал в «совершенно секретном» письме в министерство внутренних дел:

Нам кажется, самое простое —

с первой же партией отправить домой всех русских, находящихся в данный момент в лондонском приемном центре, поскольку это снимет с вас ответственность и поможет избежать юридических и политических затруднений, которые могут возникнуть, если эти люди будут и дальше оставаться в Соединенном Королевстве на правах гражданских лиц… Дело осложняется тем, что среди этих русских есть женщины, нуждающиеся, насколько я понимаю, в особых условиях, но, к счастью, число их невелико, и мы очень надеемся, что их удастся отправить домой в самом скором времени *284.

Через месяц секретарь Объединенного комитета начальников штабов сообщил в МИД:

Положение с транспортом изменилось… и начальники штабов поручили мне сообщить, что в настоящее время возможно вывезти 11 тысяч человек при условии, что суда вернутся назад к концу ноября 1944 года *285.

Этот дополнительный транспорт неожиданно высвободился из-за отмены предполагавшегося наступления на Рангун *286. Условие адмиралтейства о возвращении судов к концу ноября совпало с требованием Идена форсировать события; он ведь постоянно твердил, что крайне желательно вывезти из Англии «как можно больше советских военнопленных, пока не возникли осложнения *287. Под «осложнениями» Иден, конечно, имел в виду пугавшую его огласку.

Как только появился транспорт и Кабинет военного времени дал согласие на отсылку пленных, военное министерство принялось за организацию перевозки русских, разбросанных по всему Йоркширу. Это была довольно серьезная задача. Несколько тысяч человек, не имевших никаких вещей, надо было обеспечить одеждой для путешествия по северным морям и прибытия в СССР, где зима была уже на носу. Доктор медицины Сифф, заведующий армейским интендантством, распорядился выделить для пленных несколько тысяч нательных фуфаек, кальсон, носков, шинелей, ботинок, расчесок, комплектов бульонных кубиков и т. п. *288В своей заботе о комфорте пленных власти дошли до того, что издали следующее распоряжение:

Все русские, отобранные для репатриации, должны быть обеспечены новым, повторяю, новым обмундированием и шинелями; все немецкие формы и любая форменная одежда, находящиеся в их распоряжении, подлежат изъятию *289.

Мы еще узнаем, куда попали эти личные вещи и дорогое обмундирование по прибытии пленных в СССР.

20 октября Отдел по делам военнопленных под начальством генерал-майора Э.С. Геппа собрался для обсуждения последних приготовлений к репатриации. Генерал Гепп объяснил, что в первой партии репатриируются 10 220 русских. Им уже выданы одежда и личные вещи, и их вывезут из лагерей 29 октября. Генерал Васильев, санкционировав меры по устройству остающихся военнопленных, заботливо осведомился об одежде, выданной русским. Его заверили, что все в полном порядке, и присутствовавшие на собрании отправились на ленч *290.

Следует сказать, что генерал Васильев вовсе не являлся украшением славной организации, которую представлял. Двое знавших его в тот период пишут о его поразительном сходстве с крысой *291. Кроме того, от него шел неприятный запах и он был сноб. Рассказывают, что однажды он с гордостью произнес: «Подумать только, меня, капрала драгунского полка царской армии, как равного принимают в лондонском Кавалерийском клубе» *292.

На ранней стадии подготовки к возвращению русских пленных на родину английские власти осведомились у Васильева: «Какие шаги следует предпринять в отношении советских граждан, отказывающихся возвращаться?» *293Бригадир Файербрейс, не желавший, чтобы английские войска принимали участие в этом неприятном деле, предложил Васильеву выделить советских военнослужащих для охраны транспорта. Но Васильев с самого начала настаивал на том, чтобы именно английские солдаты отвечали за побеги пленных по дороге к порту. Поскольку МИД поддерживал все требования Васильева, Файербрейсу ничего не оставалось, как уступить. В тот же самый день комендантам лагерей был отправлен тщательно продуманный приказ: