Жёсткая ротация
Шрифт:
Вознесенский в итоге снял свою книгу с пробега — регламент не позволял, но мы его уважили. Снял, по-хорошему подражая главному из шестидесятников — Александру Солженицыну, просьбу которого мы удовлетворили тоже. Хотя, как сказал я на тогдашней пресс-конференции, Солженицын публикует свои тексты всё же не на скрижалях Завета, а на страницах «Нового мира», и исключение делается только за былые заслуги. А премию мы в конце концов присудили семидесятнику Олегу Давыдову за памфлет «Демон Солженицына», да ведь не все премии в нашей стране присуждаю я… Есть ещё межеумки, которых принято называть «почтительными семидесятниками», — по возрасту они тяготеют к младшей (оцените иронию, заключённую в этом определении!) группе, но всю жизнь прислуживали старшим — конкретным представителям старшей группы и всему шестидесятничеству как формации. Это уж и вовсе дрянь-человечишки; сегодня их выгнали отовсюду, кроме «толстых» журналов, где им и место. Кое-кто окопался в детской литературе или ушёл в мелкий бизнес ещё откровеннее. И фамилии у них как собачьи клички: Кружков, Яснов и т. п. Как правило, эти люди, в отличие как от шестидесятников, так и от семидесятников, не пьют и не курят: привыкли держать во рту поноску… или что положат… Есть младшие шестидесятники — допустим, переводчик Рильке с немецкого на одесский и большой специалист по возвращению русских художественных ценностей на Запад дипломатической почтой Сракандаев… виноват, Пелевин меня попутал. Впрочем, в романе Пелевина «Generation „П“» фигурирует персонаж по фамилии Азадовский… Читателя, очевидно, шокирует причисление к шестидесятникам — да ещё на первых ролях — Александра Солженицына. Он ведь человек военного поколения, прошёл через лагеря и вполне способен по-чапаевски срезать любого шестидесятника — хоть того же Войновича, давнего своего хулителя: это ничего, Петька, что ноги у меня грязнее твоих, я ведь и годами постарше! А вообще-то он, конечно, шестидесятник — и чем дольше живёт и пишет, тем это становится однозначнее. А Бродский? Кем был Бродский — шестидесятником или семидесятником? «Думайте сами, решайте сами» — как это звучало в популярной песенке тех приснопамятных лет, тех допотопных времён. У семидесятников с самого начала не было шанса: их придавил (а возможно, и раздавил) застой. У шестидесятников был — в хрущёвскую оттепель, — и они успели подсуетиться. И
У шестидесятников тоже всё хорошо. Едут с ярмарки на дамском велосипеде, как Кушнер. Пишут стихи, как Найман. Пишут прозу, как Битов. Хотя, прошу прощения, сейчас Битов как раз пишет стихи, а Найман — прозу. Похоже, я подустал и перестаю отличать овец от козлищ, а главное, нигде не вижу овец… Я ведь и сам, знаете ли, еду с ярмарки — еду, как проездил всю жизнь, на «бомбиле». А тут — пробка! Но и спешить мне, пожалуй, некуда.
2004
Собрались сходить по-большому
О литературных премиях надо судить не по провозглашённым намерениям организаторов, а по результатам. По плодам их узнаете их. К этому и призывает генеральный директор свежеиспечённой «Большой книги» г-н Урушадзе. То есть ликовать можно (и нужно) уже сегодня, а с возражениями лучше подождать несколько лет, пока премия не «устоится». Ну или как минимум год — пока не объявят имена трёх первых лауреатов, в одночасье превратившихся в рублевых миллионеров. Милостью Литературной академии, специально по такому случаю созываемой, циклопическими трудами экспертов, переборчивым вниманием номинаторов, неслыханной щедростью спонсоров… Номинаторов я, впрочем, упомянул зря. Авторы опубликованных книг обладают правом самовыдвижения. Рукописи выдвигать тоже можно, но уже не самому; значит, авторам рукописей придётся прибегнуть к перекрёстному выдвижению. Как вы думаете, какое количество книг (в том числе и изданных за собственный счёт) и рукописей будет в конечном итоге выдвинуто? Сколько в стране и «за бугром» безнадёжных литературных посредственностей, сколько хронических графоманов, сколько, наконец, клинических сумасшедших? И какой ажиотаж царит сейчас в их кругу — в творческих союзах, на сетевых форумах, в специальных медицинских учреждениях со щадящим режимом? По моим скромным прикидкам, на соискание задуманной именно таким образом премии будет подано от нескольких десятков (тысяч) до нескольких сотен тысяч заявок. И это не преувеличение. На одном из сайтов, размещающих стихи, причём не бесплатно, а по десять долларов с носа, «опубликовались» пятьдесят тысяч стихотворцев. В каждое издательство ежедневно поступают самотёком десятки (а с повсеместным распространением электронной почты — и сотни) романов и повестей, художественно-документальных исследований, мемуаров и прочей лабуды, подлежащей рассмотрению на конкурсе «Большой книги», согласно её уставу. И это — в девяноста девяти случаях из ста — без малейшей надежды на успех в виде публикации со стандартным гонораром в триста-четыреста долларов. А тут светят сто, семьдесят пять и пятьдесят тысяч долларов соответственно — кто не подсуетится? «Любая премия — лотерея», — внушают нам (хотя это и не так), так почему бы не приобрести билет? Особенно если его дают даром. Конечно, главный приз лотереи, как сказано в «Осени патриарха», неизменно достаётся президенту страны. А невинных мальчиков, как бы случайно извлекающих нужные для этого жребии из корзины, потом ликвидируют как лишних свидетелей. Но мы живём, слава богу, не в Латинской Америке, и, главное, президент у нас ничего не пишет. Или всё-таки?.. Это многое, если не всё, объяснило бы в новой премии, но всё же, будем надеяться, это не так. Как выдерживают вал рукописей, поступающих самотёком, издательства? Фильтруя базар. Детское издательство не рассматривает «взрослой» литературы, научно-популярное — художественной, и так далее. Рукописи поступают на рассмотрение ридерам, имеющим чёткое представление о творческих и коммерческих предпочтениях в узком секторе, целевой аудитории, формате (или неформате), жанре и прочих скучных вещах. Причём халтурящих, сшибая лёгкую, хотя и маленькую деньгу, ридеров (в «Большой книге» они называются членами Совета экспертов) издательство быстро «вычисляет» и от них избавляется. Остальные трудятся, выискивая жемчужные зёрна, — и, бывает, находят. После чего «жемчуг» подвергается дальнейшему скрупулёзному исследованию на предмет публикации.
«Большая книга» декларирует отказ от идейных, жанровых и установочно-художественных предпочтений. То есть эксперты должны добросовестно читать всё подряд, ориентируясь исключительно на собственные вкусы и пристрастия! И даже если этих экспертов будет всего несколько сотен (надо бы несколько тысяч, но такого количества знатоков литературы в стране просто нет), сведение совокупного мнения всё равно станет делом организаторов, которые наугад — или по знакомству — ткнут пальцем в две-три книги (или рукописи), не принадлежащие «признанным мастерам пера», и исключительно для приличия введут их в лонг-лист. Чем сведут значение всего широко разрекламированного (но, как показано выше, нереализуемого) открытого конкурса к смехотворному минимуму. А анонимность всех решений (почему-то декларируемая как «полная прозрачность») поможет спрятать концы в воду — но никак не более того. Итак, мы получаем сформированный организаторами (по одним им известным соображениям) лонг-лист, поступающий на рассмотрение стоглавой Академии во главе с Даниилом Граниным и Эдвардом Радзинским. Члены которой опять-таки будут голосовать анонимно. Вернее, полуанонимно: организаторы будут знать, за кого и как проголосовал каждый, а широкая публика — нет. Более того, в наспех собранную невесть кем и невесть по какому принципу Академию можно заранее ввести десяток-другой людей, которые «подарят» голоса Оргкомитету. Я не утверждаю, что так оно и будет, — я задаюсь вопросом, что именно в уставе и других документах премии этому препятствует? Весь премиальный (и, разумеется, не только премиальный) опыт доказывает: если оставлена законодательная лазейка для коррупции, то ею — скорее рано, чем поздно, — воспользуются. То есть лауреатов опять-таки назначат. Назначат те, кто рулит премией. Кто на самом деле рулит премией, неизвестно, да, строго говоря, и неинтересно. И уж тем более неинтересно, кого эти безымянные рулевые — руководствуясь никому не ведомыми соображениями — назначат лауреатами. Что-то, правда, подсказывает, что рублевыми миллионерами будущие лауреаты являются и до её получения. О вкусах не спорят. Литературный вкус подобен музыкальному слуху — или он есть, или его нет. О литературном вкусе тех, кто на самом деле рулит премией, можно составить опосредованное впечатление по именам сопредседателей Академии и по названию «Большая книга», представляющему собой ошибочный перевод латинского словосочетания opus magnum (главный труд). «Большая книга» — выражение ироническое, и употребляется оно главным образом для обеспечения комического эффекта: «Большая книга анекдотов» и т. п. Сам г-н Урушадзе говорит о «Главной книге», что было бы, конечно, удачнее, но в официальном-то названии фигурирует «Большая». Название это, сообщают нам, придумал известный писатель, близкий к организаторам и, напротив, далёкий от какой бы то ни было державности. От себя добавлю, что этот писатель только что выпустил сборник ранее не публиковавшихся юношеских повестей «премиальным объёмом» свыше 10 печатных листов — зря, что ли? Вот вам и третий лауреат. А что касается первого и второго, то их «выявят» позднее — как политического «преемника» и его «дублёра».
И всё-таки — почему «Большая книга», а не «Главная»? Чтобы замаскировать «державность», одновременно намекнув на неё одновременным подмигиванием обоими глазами, — что ж, это вполне современно. Но и с державностью «Большой книги» проблемы — большие и (не боюсь, а, наоборот, надеюсь) неразрешимые. Потому что «Большая книга», скорее всего, задумана как реинкарнация Сталинской премии по литературе — первой, второй и третьей степени. Конечно, денежное содержание Сталинской премии было меньше, но лауреат с лихвой «добирал» благами, привилегиями, льготами, тиражами… И главное, знал, кому высочайшей наградой обязан — товарищу Сталину. И из года в год по всей стране шёл всесоюзный и всесезонный поиск талантов под личным присмотром Вождя Всех Народов; под его же присмотром шли обыски, аресты, суды, бессудные расправы и казни, но и всесоюзный и всесезонный поиск талантов шёл тоже. Отстраивалась литературная вертикаль. Идея если не заменить, то на практике подменить бессильный, в отличие от сталинских времён, Союз писателей Советом экспертов, а Комитет по Сталинским премиям — Литературной академией сама по себе неплоха, но у неё три не подлежащих устранению недостатка: 1. Путин — не Сталин: он литературой не интересуется, литературу — с точностью до каждого опубликованного рассказа — не знает, литературу не любит, литературе идеологического значения не придаёт; телевидению придаёт, а литературе нет — и, кстати, он в этом прав; 2. Путин — не Сталин: пресловутые вертикали он выстраивает для порядку; выстраивает видимость вертикалей — и забота о порядке на этом заканчивается; 3. Путин — не Сталин. Распространив принятую в цивилизованном обществе презумпцию невиновности на вдохновителей и организаторов новой премии, предположим, что она и впрямь преследует благие цели (и декларируемые, и подразумеваемые, и даже тайные — типа дать хорошо заработать хорошим людям, — но всё равно благие). Но не надо быть дельфийским оракулом и тем более не имеет смысла ждать несколько лет или хотя бы год, чтобы с уверенностью констатировать: «Большая книга» — это большое недоразумение.
2006
Требую литературной люстрации
Литературные премии надоели всем и каждому. Кроме, разумеется, тех, кто их получает. С присуждающими премии дело обстоит сложнее: одним надоело, другим нет, у кого-то кончились деньги, у кого-то откуда ни возьмись появились, третьи — вроде академиков АРС'С — и вовсе блефуют, отгружая бочками лишь собственные благословения, цена которым — копейка в базарный день. Четвёртые — здесь отличается за счёт налогоплательщика питерский воевода писсволочи Валерий Попов — «пилят» премиальные денежки на своих, а если уж наградят кого-нибудь со стороны, то непременно потребуют с лауреата «продолжения банкета» на всю сумму. Пятые… Скажем, премию «Ясная Поляна» торжественно вручили Анатолию Киму. Основания самые серьёзные: именно Ким эту премию придумал и «привёл» главного спонсора. На литературный процесс премии не влияют ввиду отсутствия оного (да и само обсуждение премий в печати есть не более чем имитация напрочь отсутствующего литературного процесса). Не влияли до недавних пор и на продажу книг в магазинах — или, напротив, влияли по принципу антирекламы: всем было известно, что отмеченную той или иной премией книгу заведомо невозможно читать. Ситуация в корне изменилась пять лет назад с появлением премии «Национальный бестселлер», которую начали присуждать ответственно и открыто, а главное, за действительно интересные произведения. Тиражи книг, отмеченных «Национальным бестселлером» (а порой и всего-навсего попавших в шорт-лист), вырастают в разы.
«Открытая Россия» — это Ходорковский. Ходорковского добивают. Как раз накануне оглашения шорт-листа в офисах благотворительной организации «Открытая Россия» прошли обыски. У Букеровского комитета (председатель Игорь Шайтанов) есть все основания списать собственное блядство на неизлечимую болезнь. И улечься в гроб верной женою русского романа. Которому, подобно маканинскому герою, останется разве что сойти с ума. Напомню, что председателем нынешнего букеровского жюри стал прошлогодний лауреат премии Василий Аксёнов, удостоенный награды в $ 15 ООО за роман «Вольтерьянцы и вольтерьянки». Оценивая это лауреатство и этот роман, критика осторожно писала, что перед нами лучшая вещь знаменитого некогда Аксёнова за долгие годы. И впрямь лучшая. За долгие годы. На протяжении которых автор «Звёздного билета», «Ожога» и «Острова Крым» писал явную ахинею. «Вольтерьянцы и вольтерьянки» — тоже ахинея, и тоже явная, но всё же получше, чем какой-нибудь «Желток яйца» и прочие поздние вещи семидесяти-с-лишним-летнего вождя так называемых шестидесятников. В каком смысле получше? Дедушка у нас молодец! Сегодня впервые за пять лет попросил «утку». Не дотерпел до неё, правда, но ведь попросил же! Вот в таком смысле. За попрошенную — впервые даже не за пять, а за пятнадцать лет — «утку» Аксёнов и получил Букера. И возглавил букеровское жюри на следующий год. Букера Аксёнову дал Владимир Войнович, тоже шестидесятник. В нынешнем году ожидалось «алаверды», однако автор «Чонкина», увлёкшись живописью (cacatum non est pictum — оставим эту латынь без перевода), романа не написал. Дали бы ему, как когда-то Маканину, за рассказ, но не написал и рассказа. В этих условиях у дедушки, попросившего «утку», оказались развязаны руки — и он принялся чудить. Чудить, понятно, не в одиночку. К председателю Букеровским комитетом прилагается целое жюри — и, по идее, все его члены полностью равноправны. Но это — по идее. В жюри вошли: 1) московская критикесса, бывший главный редактор ныне не существующего журнала «Согласие» Алла Марченко, о вкусах, степени литературной осведомлённости (и косвенно — о возрасте) которой свидетельствует хотя бы тот факт, что несколько лет назад она в печати назвала меня, тогда сорокасемилетнего, молодым имморалистом; 2) провинциальный критик средних лет Евгений Ермолин, ведущий в практически не существующем журнале «Континент» литературную хронику (точнее, роспись чужих статей из других журналов) и достигший в этом статусе собственного творческого потолка; 3) петербургский поэт, прозаик и издатель Николай Кононов, время от времени позванивающий мне сообщить: «Хоро-о-шую вы статью написали, Виктор Леонидович! Получил истинное наслаждение!» (а происходит это — причём нередко, — когда мне случается особенно резко написать о литературных учителях и пожизненных покровителях самого Кононова);
4) виртуоз Владимир Спиваков, о котором было заранее объявлено, что он не прочтёт ни единой выдвинутой на премию книги, — и это стало первым Аксёновским ноу-хау. Не дотерпев до банкетной утки в яблоках, дедушка начал чудить. Для начала жюри беспощадно разобралось с выдвинутыми на премию произведениями, включив в «длинный список» всего двадцать два из полусотни с лишним, выдвинутых Букеровским же комитетом отобранными писателями, критиками и издателями, и тем самым оскорбив номинаторов всем скопом. Зная и нравы «Русского Букера», и состав нынешнего жюри, я правом выдвижения — скрепя сердце и скрипя зубами предоставленным «Лимбус Прессу», — пренебрёг, чтобы не сказать побрезговал. Впрочем, один роман, опубликованный «Лимбусом», — замечательные «Грачи улетели» Сергея Носова — всё же оказался выдвинут и даже вошёл в лонг-лист на правах одного из фаворитов и читающей публики, и профессиональной критики. Дедушкино ноу-хау, оказывается, должно было отсечь от премии литературу коммерческую — то есть всё вроде Аксёновской же «Московской саги». Поскольку список отсечённых произведений оглашён не был, можно только догадываться о том, по чьей именно прозе Василий Павлович прошёлся старчески шаловливым серпом. Так или иначе, в лонг-лист, наряду с Носовым, вошли лауреаты «НацБеста» Михаил Шишкин и Виктор Пелевин, вечный финалист Дмитрий Быков и другие заметные — а главное, замеченные — произведения. Из которых в шорт-лист затем не попало ни одно! Потому что при формировании шорт-листа дедушка выкинул очередной фортель. Вырубив на первом этапе всё коммерческое (в его понимании), Аксёнов на втором преисполнился решимости отсечь всё сложно читаемое! Но ведь легко читается только коммерческая, чтобы не сказать бульварная литература, не правда ли? А вы объясните дедушке, что «утку» надо просить до, а не после. Скажите спасибо, что попросил хотя бы после! Семь романов шести авторов, вошедшие в шорт-лист (два романа, прошу прощения, Романа Солнцева засчитаны за один, так как они выражают одну и ту же авторскую позицию, — ещё одно ноу-хау, изобретателя которого следовало бы за одно это отправить в Дахау), не столько одинаковы, сколько одинаково убоги — и не заслуживают даже перечисления. Один из них — русофобский пасквиль Елены Чижовой «Преступница» — детально проанализирован нами в статье «Золотые люди». Другой — «Каблуков» Анатолия Наймана, — поверьте моему слову, столь же пошл и гадок. Он, кстати, и получит премию (Найман премии не получил, и на заключительной церемонии Аксёнов закатил по этому поводу публичную истерику), если «Открытая Россия» доживёт до декабря, — потому что Найман ходит у лежачего дедушки в дружбанах. Да и сам — ходячий только по жизни, а в литературе, как выразился бы Кен Кизи в грамотном переводе, — овощ. Найман, естественно, шестидесятник и получит от дружбана премию вместо не вовремя увлёкшегося cacatum'ом, который не есть pictum, Войновича. В этой статье литературные обстоятельства поневоле переплетаются с политическими — как блядство с болезнью в повести Маканина. И вот вам ещё одна неизбежная, увы, параллель. Оглянись вокруг себя, — внушают нам либералы, — и ты увидишь, что твои худшие подозрения сбываются… Тебя… и меня… и нас всех… А происходит это, не в последнюю очередь, потому, что где-нибудь в 1991 году (на худой конец — в 1993-м) не была проведена люстрация, не оказались подвергнуты пожизненному запрету на профессию все сотрудники ЧК-НКВД-КГБ и, раз уж пошла такая пьянка, все члены КПСС во главе с самим Ельциным!
Не будем ни спорить, ни соглашаться с либералами, бог им судья, но перенесём глобально глубокую мысль в интересующую нас плоскость. Литературная люстрация плюс пожизненный запрет на профессию для дедушек, не просящих «утку», и для архивных юношей от сорока до семидесяти, им эту «утку» любовно и исправно, хотя и без толку, подкладывающих, необходимы отечественной словесности как воздух. Иначе мы так и будем зажимать нос руками. Иначе мы так и будем оглядываться вокруг себя, а они продолжат делать то, что делают… Конечно, литературная люстрация дело не писательское, а читательское. Не читайте, а главное, не приобретайте их книг, не берите в библиотеке «толстые» журналы, выключайте телевизор при виде Татьяны Толстой и Виктора Ерофеева с их гостями, не говоря уж о Яхесе Гордине из «Звезды» с Натальей Барбарисовной Ивановой из «Знамени» и с человеком из журнала «Нева», носящим в литературных кругах ласковое прозвище Простатитчик. Не читайте советских писателей, перефразируем мы профессора Преображенского, — это ведь неправда, что других у нас нет — и поэтому не следует читать никого!
2005
Три шага в старческом бреду: куда бреду? В бессмертие!
Главным поставщиком литературных скандалов в бедном на события и курьёзы литературном году стал маститый поэтище Евгений Рейн, которого любивший подурачить собеседника (особенно — Соломона Волкова, но и остальных тоже) Иосиф Бродский то ли в шутку, то ли всерьёз называл своим учителем. То есть говорил он это, разумеется, в шутку, но кое-кто воспринял эту шутку всерьёз. Самое смешное в том, что мало-помалу уверовал в справедливость шутливой оценки и сам Рейн — многодесятилетний оруженосец и придворный шут никакого, конечно, не Бродского, а, прошу прощения, Евгения Евтушенко. Именно в свите у Евтушенко и состоялся Рейн не столько как стихотворец (стихотворцев таких — на пятачок пучок), сколько как персонаж столичной тусовки. Персонаж комический — под стать господину и даже с превышением. Но потом пошла перестройка, Бродскому дали Нобелевскую премию, наших начали пускать в Нью-Йорк, где их тут же прозвали «пылесосами» (в том смысле, что они высасывают из обосновавшихся за океаном друзей юности всё — от добрых слов до швейцарских ножичков и б/у компьютеров), Евтушенко сдулся, а Рейн, наоборот, надулся как индюк — и пребывает в этом состоянии до сих пор. «Оказывается, Александр Семёнович (Кушнер. — В. Т.) тоже любит конвертируемую валюту», — в отчаянии написал почтенному питерскому старцу Израилю Меттеру Сергей Довлатов, и, как всегда, приуменьшил. Оказывается, любит её не только Александр Семёнович — и совершенно необязательно конвертируемую. Взять можно и рублями, и тугриками, и, если уж на то пошло, барашками — и совершенно необязательно «барашками в бумажке». Три скандала с Евгением Рейном это не то чтобы доказывают (аксиомы в доказательствах не нуждаются), но превосходно иллюстрируют. Первый скандал разразился весной в связи с присуждением Государственной и приравненной к ней Пушкинской премий. Профильный комитет проголосовал так: за Олесю Николаеву девять голосов, за Евгения Рейна — два. После чего премию присудили (причём повторно) Рейну. Члены комитета взбрыкнули, но им велели не рыпаться — и рыпаться они перестали. Да и пока рыпались, делали это как-то сконфуженно: конечно, мол, Рейн тоже замечательный поэт, но мы-то проголосовали за Николаеву… Ну а если замечательный (пусть и всего лишь тоже замечательный), то какая вам разница? Премия всегда лотерея. Правда, в случае с Рейном лотерея не слепая, а зрячая. О том, как Рейну дали Государственную премию в первый раз, его давний друг и доброжелатель Анатолий Найман написал и опубликовал пьесу. Старый импотент, которого в пьесе зовут Шварцем, подкладывает жену под важных людей, а та рассказывает им, что он выдающийся поэт, лучший друг и учитель Бродского, любимый ученик Ахматовой, ставленник солнцевской братвы и мирового сионизма. В результате премия достаётся Шварцу, а вовсе не истинно выдающемуся поэту, лучшему другу Бродского, любимому ученику и тайному мужу Ахматовой, ставленнику литературной молодёжи и РПЦ, которого в пьесе зовут Анатолием Найманом. Впрочем, есть и другое свидетельство: «Мне предложили Государственную премию (десять тысяч долларов в рублёвом эквиваленте) за взятку в тысячу, но тысячу потребовали вперёд, а её у меня просто не было», — рассказывал ещё один любимец муз, впоследствии удостоенный куда более высокой (в денежном эквиваленте) премии — Солженицынской.