Жестокая любовь государя
Шрифт:
Увиденному великолепию ребячьим восторгом дивился и Силантий. Вот какой красотой себя царь окружил! Однако решетка перед Красным крыльцом было делом невиданным.
— Как же царь спускаться будет? Не положено государю через задние покои шастать, как простому служилому.
— А может быть, Красное крыльцо наколдовал кто, вот и держат за решеткой, пока колдовские чары не сойдут?
Но скоро на Красное крыльцо один за другим стали выходить ближние бояре. Силантий среди прочих узнал и бывшего дьяка Монетного двора Василия Захарова. Он красовался рядом с Михаилом Глинским и внимал его быстрым речам. На самой верхней ступени застыл Федор Шуйский;
Вдруг двор перестал скучать. Оживился.
— Рынды кресло для государя несут, — послышалось из толпы.
Действительно, четверо рынд несли царское кресло и бояре, забыв про степенность, проворно отходили в сторону, пропуская государеву стражу. Отроки поставили кресло на самую верхнюю ступень и застыли по обе стороны, а следом в сопровождении караульщиков появился и сам Иван.
— Государь вышел!
— Царь идет!
Иван Васильевич, совсем не обращая внимания на приветствие слуг, уселся в кресло, обхватив крепкими пальцами резные подлокотники.
Жалобщики ошалели от увиденного, от присутствия царя и ближних бояр и, замерев в поклоне, стали ждать разрешения разогнуться.
На площадку вышли три дюжины жильцов и, выставив вперед рогатины на просильщиков, потребовали:
— К царю идите! К самой решетке! Иван Васильевич вас видеть желает.
— Это что же, мы через решетку на царя смотреть будем? — подивился Силантий.
Он вдруг увидел, что слуги отступили к самым палатам, взошли на ступени собора и только ябедники оставались бестолково стоять посредине царской площадки, отгороженные ото всех тяжелыми рогатинами.
Силантий почувствовал, что его обуял страх, отражение которого он видел на лицах остальных жалобщиков. Многие из мужей то и дело крестились, а Нестер быстро шевелил губами, читая молитву.
— Пошевеливайтесь! Живее! — зло торопил сотник и острым концом пики подгонял особенно нерадивых.
— Что же это они надумали? Чего это они с нами сделать хотят? Вот угораздила же меня нелегкая! — роптал рядом здоровенный детина.
Царь что-то говорил окольничему Федору Басманову, и тот закатывался смехом, от которого у посадских подгибались ноги. Было в этом хохоте что-то жутковатое. Бояре и дворовые переглядывались между собой, догадываясь о предстоящей потехе. Умеет же государь и себя развеселить, и других распотешить.
Вот Басманов распрямился, озоровато оглядел бояр и с улыбкой, которая сводила с ума не одну дюжину боярышень, сообщил смиренно замершим просителям:
— Великий государь наш, великий князь и царь всея Руси Иван Васильевич решил пожаловать вас своей милостью!..
Голос у Федора Басманова задорный и звонкий, с лихвой обещающий разудалую потеху. Посадские повалились на колени, пачкая в пыли лохматые чубы, а Федор все так же весело продолжал:
— Милость эта в том, что изволил царь Иван Васильевич допустить вас к потехе перед ним и людьми боярскими! Так потешьте же его на славу, не уроните чести своей!
Свистнул Басманов соловьем-разбойником, и тотчас из глубины двора показался рыжий медведь, которого на длинных цепях, продетых через нос, вели за собой два царских конюха.
Толпа ахнула и поспешно расступилась, пропуская громадину в центр круга, где продолжали стоять на коленях посадские жалобщики. Следом за этим медведем вели еще двух. Один из них
В центре огромного круга, окруженного рогатинами, оставались только жалобщики, медведи и конюхи.
— Да что же это делается-то?! — кричал детина. — Неужно медведями травить станут?
Звери, приученные к таким забавам, показывали нетерпение, озираясь на хозяев, и если бы не цепь, которая раздирала ноздри адской болью и досадно осаждала каждый шаг, они бы уже уняли свою злобу.
— А может, постращают да и отпустят? — надеялся Нестер, пытаясь вжаться в тесноту круга. — Упаси, господи! Упаси меня, господи!
Федор Басманов продолжал озирать царскую площадку, наблюдая за тем, как шаг за шагом медведи приближаются к жалобщикам, которым уже некуда было отступать — острые бердыши жильцов беспощадно кололи, выталкивая мужей на середину круга.
Басманов дважды свистнул, и, подчиняясь привычной команде, а может быть, осознав желанную свободу, медведи мгновенно ринулись на просителей, и те рассыпались в разные стороны.
В два прыжка рыжий медведь настиг здорового детину, ударом растопыренной лапы разодрал ему череп и мгновенно подмял под себя. Хрустнули сломанные кости, и ябедник умолк. А медведь стал аппетитно слизывать кровь с мертвого лица.
Крики о помощи перекрывали громкий хохот — это веселился Иван Васильевич, он даже привстал с царского места, чтобы получше разглядеть потеху.
Черный медведь, поднявшись на задние лапы и размахивая передними — будто красуясь перед важными вельможами, — вспарывал мужикам животы когтистой лапой.
Третий медведь, самый маленький и верткий, догонял челобитчиков, раздирал им лица и сразу терял интерес.
Силантий видел, как Нестер оступился. Он еще успел заметить его глаза, полные ужаса, и сразу живая огромная туча накрыла его, растоптав лапами. Царская площадка наполнилась мольбой о помощи, предсмертными стонами, руганью. Вокруг посмеивалась челядь, а сверху Иван потешался над беспомощностью холопов. Кто-то пытался защищаться, закрываясь руками, но это только будоражило зверей, и новый приступ хохота доносился на царскую площадку, когда медведь единым ударом лапы срывал с лица кожу.
Чеканщик попытался пробраться через выставленные колья, но караульщики, разодрав на нем кафтан, вытолкнули вновь к медведям.
На царской площадке застыли трупы, стоном исходили покалеченные; с неестественно заломанными за спиной руками помирал Нестер. Медведи все не унимались — разгоряченные свежей кровью, они трепали даже мертвых.
Силантий увидел смерть в виде рыжего медведя, который уже поднялся во весь рост, чтобы навалиться на него всей тушей. Чеканщик рассмотрел окровавленную пасть, большие черные злобные глаза. Он даже успел разглядеть небольшую плешь на рыжей шерсти около самого уха, видно, полученную зверем в одном из поединков. Силантий почувствовал, как замер двор, чтобы сполна насладиться предстоящим зрелищем; мгновение понадобилось новгородцу, чтобы оторвать надорванный рукав и бросить его прямо в злобную морду зверя. Медведь сграбастал подарок лапами, потеряв всякий интерес к человеку. По двору прокатился не то вздох разочарования, не то выдох облегчения.