Жестокие слова
Шрифт:
— Но не потому, что у вас это есть, — сказал Гамаш.
— С возрастом мои потребности уменьшаются. И я вправду думаю, что смогла бы жить здесь. Между нами, Арман: какая-то моя часть жаждет этого. А вы?
Гамаш кивнул. Маленькая хижина снова открылась его взгляду. Однокомнатная.
— Один стул для одиночества, два для дружбы и три для общества, — сказал он.
— «Уолден». А сколько стульев понадобилось бы вам?
Гамаш задумался.
— Два. Я не возражаю против общества, но мне нужен всего один человек.
— Рейн-Мари, — кивнула
— Вы знаете, в хижине обнаружилось первое издание «Уолдена».
Тереза выдохнула:
— Incroyable. [62] Кто был этот человек, Арман? Вы имеете хоть какое-то представление?
— Ни малейшего.
Он остановился, и она остановилась рядом с ним, проследила за направлением его взгляда.
Поначалу заметить что-либо было трудно, но потом она разглядела простую бревенчатую хижину, словно возникшую из небытия специально для них. Зовущую их к себе.
62
Невероятно (фр.).
— Входи, — сказал он.
Кароль Жильбер набрала в грудь побольше воздуха и вошла внутрь, оставив позади твердую почву под ногами, которая уминалась десятилетиями. Оставив позади ланчи с друзьями детства, игру в бридж и волонтерские смены, милые дождливые дни, проведенные с книгой у окна, откуда можно было видеть контейнеровозы, идущие вверх и вниз по реке Святого Лаврентия. Она пережила тихую вдовью жизнь в крепких стенах Квебек-Сити, сооруженных для того, чтобы ничего неприятного не попало в твою жизнь.
— Привет, Кароль.
В центре комнаты стоял высокий, стройный человек. На лице никаких эмоций; судя по его виду, он словно ждал ее. Сердце у нее колотилось, руки и ноги похолодели, онемели. Она даже побаивалась, что рухнет на пол. Не упадет в обморок, а потеряет способность стоять без чужой помощи.
— Винсент. — Голос ее звучал твердо.
Его тело изменилось. Тело, которое она знала лучше, чем кто-либо другой. Оно сморщилось, высохло. Его волосы, когда-то густые, роскошные, поредели и поседели. Глаза оставались карими, но если раньше они смотрели проницательно и уверенно, то теперь — вопросительно.
Он протянул руку. Казалось, все это происходит мучительно медленно. На руке она увидела пятна — раньше их не было. Как часто держала она эту руку в первые годы, а позднее — как тосковала по ней? Как часто она смотрела на эту руку, которая держала перед глазами «Ле девуар»? Единственный ее контакт с человеком, которому она отдала сердце, эти длинные чувственные пальцы, держащие ежедневную газету с новостями, явно гораздо более важными, чем ее новости. Эти пальцы свидетельствовали о присутствии в комнате другого человека, но с натяжкой. И присутствие было условным, и сам человек был словно другой породы.
И вот в один прекрасный
Она рассмеялась.
Насколько она помнила, это был искренний веселый смех. Не потому, что она приняла его слова за шутку. А именно потому, что он был серьезен. Этот блестящий человек и в самом деле полагал, что если он не чувствует себя счастливым, то это катастрофа.
Во многих отношениях все было идеально. Как и у немалого числа других мужчин его возраста, у него был роман. Она знала об этом уже много лет. Но этот его роман был с самим собой. Он собой восхищался. Откровенно говоря, кроме этого восхищения, между ними, пожалуй, больше не было ничего общего. Они оба любили Винсента Жильбера.
Но вот этого оказалось недостаточно. Ему требовалось что-то большее. А поскольку он знал, что он человек великий, то ответ невозможно было найти рядом с домом. Ответ непременно нужно было искать в какой-то горной пещере в Индии.
Поскольку он был таким необычным, то необычным должно было стать и его спасение.
Остальную часть завтрака они провели в обсуждении — как лучше обустроить его смерть. Это отвечало его склонности к драматизму и ее стремлению к свободе. По иронии судьбы, это был их лучший разговор за несколько лет.
Они, конечно, совершили одну крупную ошибку. Нужно было все сказать Марку. Но они полагали, что Марку это будет безразлично.
Она слишком поздно — меньше дня назад? — поняла, что смерть отца глубоко ранила Марка. Но не сама смерть. Ее он принял легко. Нет, ударом для него стало возвращение отца, словно Винсент восстал из мертвых через сердце Марка.
А теперь Винсент стоял увядший, в пятнах, протягивая к ней решительную руку. Приглашая ее.
— Нам нужно поговорить, — сказала она.
Он опустил руку и кивнул. Кароль ждала, что он будет пенять ей за все ее просчеты и недостатки, за все ее ошибки и невыносимую боль, что она ему причинила.
— Мне жаль, — сказал Винсент.
Кароль кивнула:
— Я знаю. Мне тоже.
Она села на кровать, похлопала по ней рукой, приглашая его. Он сел рядом. Вблизи она хорошо видела морщины тревог, бороздившие его лицо.
— Ты хорошо выглядишь. Как ты вообще? — спросил он.
— Мне жаль, что все так случилось.
— Включая и мое возвращение? — Он улыбнулся и взял ее за руку.
Но сердце ее от этого не забилось учащенно — оно окаменело. И она поняла, что не верит этому человеку, который неожиданно вынырнул из их прошлого и стал кормиться у них, спать в их доме.
Он был похож на Пиноккио. Человек из дерева, пытающийся выдать себя за настоящего. Лоснящийся, улыбающийся, фальшивый. А распили его — и увидишь кольца. Кольца обмана, козней, попыток оправдать себя. Так оно было — так и осталось.
В этом человеке одна ложь громоздилась на другую, другая — на третью. А теперь он был здесь, в их доме. И их жизнь неожиданно начала рушиться.