Жестокие слова
Шрифт:
— Шоколадный торт и мороженое Оливье куда опаснее. А работая с топором, вы, по крайней мере, заранее знаете, что должны быть осторожны.
Бовуар знал, что этими словами он задел за живое. То, что казалось опасным, на самом деле таковым не было. И то, что казалось прекрасным, тоже не было таковым.
— Я бы хотел показать вам фотографию убитого.
— Мы ее уже видели. Ее нам показывала агент Лакост, — сказала Ханна.
— Я хочу, чтобы вы посмотрели еще раз.
— Вы это к чему, инспектор? — спросила Ханна.
— Вы —
— Ну и что с того?
— Вы здесь уже достаточно прожили, я это знаю, — продолжил Бовуар, словно и не слыша ее. — Много чехов приехали сюда после вторжения России.
— Да, тут есть большое чешское сообщество, — согласилась Ханна.
— Оно настолько большое, что возникла даже Чешская ассоциация. Вы встречаетесь раз в месяц, приносите с собой кто что может и устраиваете обед.
Все это и еще кое-что ему стало известно благодаря разысканиям агента Морена.
— Верно, — подтвердил Рор, который внимательно смотрел на Бовуара, спрашивая себя, к чему тот ведет.
— И вас несколько раз избирали президентом ассоциации, — сказал Бовуар Рору. Потом обратился к Ханне: — И вас тоже.
— Не велика честь, инспектор, — улыбнулась Ханна. — Мы сменяем друг друга. У нас ротация.
— Справедливо ли будет предположить, что вы знаете всех в местном чешском сообществе?
Они переглянулись, насторожившись. Потом кивнули.
— Поэтому вы должны знать убитого. Он был чехом.
Бовуар вытащил фотографию из кармана и положил на стол. Но они не стали смотреть на фотографию. Все трое удивленно смотрели на него. Что их удивило — то, что он знает, или то, что убитый был чехом?
Бовуар должен был допустить и то и другое.
Наконец Рор взял фотографию и посмотрел на нее. Отрицательно покачав головой, он передал фотографию жене.
— Мы уже видели ее и не можем сказать ничего нового, кроме того, что говорили агенту Лакост. Мы его не знаем. Если он был чехом, то на наши обеды он не приходил. Никак с нами не контактировал. Конечно, нужно спросить у других.
— Вы нас подозреваете? — спросила Ханна Парра.
Она больше не улыбалась.
— Нет, просто провожу расследование. Если убитый был чехом, то вполне резонно порасспрашивать людей из вашего сообщества. Вы так не считаете?
Зазвонил телефон. Ханна подошла к нему, посмотрела на определитель номера.
— Это Ева.
Она сняла трубку и заговорила по-французски, сообщив, что в доме квебекские полицейские и что она не узнала человека на фотографии. Сказала, что она удивилась, когда ей сказали, что этот человек был чехом.
«Неглупо», — подумал Бовуар. Ханна повесила трубку, и телефон тут же зазвонил снова.
— Это Яна, — сказала она, но на сей раз трубку брать не стала.
Они поняли, что телефон будет звонить весь день после посещения агентов полиции. Члены чешского сообщества принялись перезваниваться.
В этом было что-то нечестное, но Бовуар с готовностью признал, что и сам бы делал то
— Вы знаете Богуслава Мартину?
— Кого?
Бовуар повторил имя, потом показал им распечатку.
— А, Богуслав Мартину, — сказал Рор, произнеся имя таким образом, что Бовуар и разобрать не смог. — Это чешский композитор. Только не говорите мне, что вы и его подозреваете.
Рор рассмеялся, но ни Ханна, ни Хэвок даже не улыбнулись.
— Кто-нибудь из местных с ним связан родственными узами?
— Нет, никто, — с уверенностью сказала Ханна.
Морен пытался найти что-нибудь о прошлом Парра, но его поиски не принесли практически никакого результата. Их круг общения на родине ограничивался, похоже, тетушкой и несколькими двоюродными родственниками. Когда они эмигрировали, им было по двадцать с небольшим, в Канаде они получили статус беженцев. А теперь стали гражданами.
Ничего примечательного. Никаких родственных уз, связывающих их с Мартину. Или с кем-нибудь знаменитым или скандально известным. Никаких воо, никакой Шарлотты, никаких сокровищ — ничего.
И все же Бовуар был убежден, что они знают больше, чем говорят. Больше, чем удалось найти Морену.
Когда полицейские сели в машину и поехали назад, их отражение появилось в стеклянном доме, и Бовуару вдруг пришло в голову: так ли прозрачны Парра, как их дом?
— У меня к вам вопрос, — сказал Гамаш, когда они направились назад в гостиную.
Жером на мгновение поднял голову, а потом снова погрузился в свои изыскания, пытаясь расшифровать загадочную надпись.
— Спрашивайте.
— Дени Фортен…
— Владелец галереи Фортен? — прервала его суперинтендант.
Гамаш кивнул:
— Он вчера был в Трех Соснах и видел одну из резных скульптур. Он сказал, что она ничего не стоит.
Тереза Брюнель немного помолчала.
— Меня это не удивляет. Он уважаемый арт-дилер. У него глаз на новые таланты. Но скульптура — не его специализация, хотя в его круг входит несколько известных скульпторов.
— Но даже я понял, что эти скульптуры — работы выдающиеся. Почему этого не увидел он?
— Что вы предполагаете, Арман? Что он солгал?
— А это возможно?
Тереза задумалась.
— Вероятно. Мне это всегда представляется немного забавным, а иногда полезным, — общее восприятие мира искусств. Люди со стороны, похоже, думают, что этот мир состоит из самоуверенных сумасшедших художников, тупоголовых покупателей и владельцев галерей, которые сводят двух первых. На самом же деле это бизнес, и все, кто этого не понимает и не оценивает его как таковой, ничего в нем не добиваются. В некоторых случаях на карту ставят сотни миллионов долларов. Но самомнение подчас куда больше, чем эти груды денег. Соедините огромное богатство и еще большее самомнение — и вы получите взрывчатую смесь. Это жестокий, нередко уродливый, часто агрессивный мир.