Жестокий континент. Европа после Второй мировой войны

Лоу Кит

Непосредственно после войны норвежцы чрезвычайно сурово отнеслись к поведению некоторых своих соотечественниц – женщин и девушек. В начале лета 1945 г. тысячи женщин, обвиненных в сексуальных связях с немцами, были собраны и посажены в тюрьмы и тюремные лагеря – около тысячи человек в одном только Осло. Как мы уже видели, во время освобождения многие из них подверглись процедуре обривания головы, некоторые – публичному унижению толпой. Однако, наверное, тревожнее всего звучали призывы людей, находящихся у власти, лишить их норвежского гражданства и депортировать в Германию. Такие действия было бы чрезвычайно трудно оправдать, так как сексуальная связь с немецкими солдатами не запрещалась законом. Во всяком случае,

государственные органы, уполномоченные судить военных преступников и предателей, выступали против лишения людей гражданства в качестве наказания. В результате призывы депортировать женщин, которые спали с немцами во время войны, постепенно прекратились.

Женщины, которые вышли замуж за немцев, были более доступной мишенью и не избежали наказания так легко. В августе 1945 г. норвежское правительство возродило закон двадцатилетней давности, согласно которому женщины, вышедшие замуж за иностранцев, автоматически принимали гражданство своих мужей. Чтобы ограничить этот закон, приняли поправку: это положение касается только тех женщин, которые вышли замуж за граждан враждебного государства – немцев. Вопреки всем принципам норвежской юстиции этот закон должен был возыметь обратную силу. Поэтому почти мгновенно сотни – возможно, даже тысячи – женщин, которые полагали, что действовали в рамках закона, потеряли свое норвежское гражданство, стали «немками» и, как таковые, оказались перед лицом возможной депортации в Германию вместе со своими детьми.

Позицию в отношении детей, рожденных от немецких солдат, установить было даже еще легче. Согласно тому же самому закону, национальность детей, рожденных в военное время, определялась по отцу. Даже без этого закона у детей было мало – если они вообще были – защитников, и во всей стране сложилось единодушное мнение, что их определенно следует считать немцами. В результате перед ними тоже открылась перспектива немедленной депортации. Многие люди, включая властные структуры, полагали, что депортация должна быть проведена независимо от того, разрешено матерям таких детей остаться в стране или нет.

Естественно, предложение выявило всевозможные нравственные и политические проблемы. В то время мало кто стал бы протестовать против депортации «немецких» сирот, и изгнание детей, у которых имелись матери с норвежским гражданством, осуществить было гораздо труднее. Когда в июле 1945 г. учредили Комитет по делам детей военного времени, от него требовалось изучить изменения в законе, которые необходимо внести, чтобы выслать из страны и детей, и их матерей. Если это было невозможно, то следовало решить, какие другие меры следует принять, чтобы защитить и детей от возмущенного общества, и общество от потенциально опасной группы детей.

Комитет по делам детей военного времени рассматривал эти вопросы пять месяцев в конце 1945 г. Его выводы были и остаются чрезвычайно спорными. С одной стороны, члены комитета предложили, чтобы правительство организовало общественную кампанию с целью заставить местные общины принять этих детей, а с другой, если на то будет желание местного населения, забрать детей у матерей и отправить их в другие регионы Норвегии или даже за границу. Комитет также рекомендовал не депортировать ни детей, ни их матерей насильно; при этом его председатель Инге Дебес, по сообщениям, предложила всех 9 тысяч детей иммиграционной делегации Австралии, очевидно не принимая во внимание то, что подумают о таком переезде их матери. (Это предложение было в конечном счете отвергнуто по материально-техническим соображениям, кроме того, австралийцы решили, что тоже не хотят «немецких» детей.)

Так как было маловероятно, что правительство сможет депортировать этих детей, комитет приступил к рассмотрению возможных последствий того, что дети останутся в Норвегии. Один из пунктов, который волновал норвежцев больше всего, –

возможность того, что эти дети окажутся с умственными отклонениями. В Норвегии, как и в других странах, было широко распространено мнение, что любая женщина, которая позволила немецкому солдату соблазнить себя, вероятно, слабоумная. Равно как любой немец, который выбрал себе умственно неполноценную партнершу, дефективный. Следуя этой логике, неизбежно напрашивался вывод: дети почти наверняка унаследуют такие же отклонения. Чтобы оценить эту проблему, комитет назначил выдающегося психиатра Эрнульфа Эдегарда дать заключение по поводу умственного развития детей, рожденных в военный период. Основываясь на данных нескольких десятков пациентов, Эдегард предположил, что 4 из 9 тысяч таких детей могут быть умственно отсталыми или как-то иначе наследственно неполноценными. В то время как комитет не принял полностью этого заключения, оно не помешало одному из его членов написать в газете о вероятности того, что и матери, и дети могут быть умственно неполноценными.

В результате ко многим детям приклеился ярлык «умственно отсталый» совершенно без всяких оснований, некоторые из них, особенно из старых сиротских приютов, управляемых немцами, были обречены провести остаток своих дней в таких заведениях. По словам одного врача, который наблюдал одну такую группу в течение 1980-х гг., если бы с ними обращались точно так же, как с другими, «не немецкими» сиротами, они, вероятно, прожили совершенно нормальную жизнь. Комитет по делам детей военного времени тем не менее рекомендовал дать психологическую оценку каждому ребенку указанной категории, чтобы определить состояние умственного здоровья, но этого так и не произошло, потому что сочли слишком дорогим удовольствием.

Навешивание на детей ярлыков «слабоумный» со стороны всего народа, местных сообществ и даже иногда их школьных учителей просто добавило еще один возможный способ гонения людей, которые и так были уязвимы. Некоторые позднее рассказывали истории о том, как их каждый день дразнили одноклассники в школе, не включали в число участников празднования годовщины конца войны, не разрешали играть с «чистокровными» норвежскими детьми, на их учебниках и ранцах рисовали свастику. Многих из них отвергали родственники, считая их источником семейного позора. Когда их матери позднее выходили замуж, многие страдали от словесных, психологических и физических оскорблений со стороны отчимов, которые не принимали их, потому что они были «детьми врага».

Некоторые страдали оттого, что их отвергали даже собственные матери, которые видели в них источник своих собственных страданий. Шестилетняя Тове Лайла, например, была увезена во время войны от своей матери нацистами с целью воспитать из нее немецкую девочку. В 1947 г. она была возвращена своей семье в Норвегии и знала только немецкий язык. Мать и отчим сумели выбить из нее немецкий язык всего за три месяца и все время после этого плохо обращались с ней, унижали и запугивали. В отсутствие соответствующей социальной службы, которая существует в порядке вещей в настоящее время в Норвегии, эта несчастная девочка провела остаток своего детства с прозвищем «чертова немецкая свинья», которым называла ее собственная мать.

То общее, что объединяло детей военного времени, – позорное молчание об их отцах. Это молчание имело место как на общегосударственном, так и индивидуальном уровнях. Проявив первоначальный интерес к судьбе детей военного времени, особенно в части изыскания возможности избавиться от них, норвежское правительство последовало политике стирания всех следов немецкого происхождения этих детей. Власти не добивались того, чтобы отцы-немцы содержали своих детей, и активно препятствовали контактам с ними. Если у ребенка было по-немецки звучащее имя, правительство заявляло о праве изменить его более традиционно норвежским.