Жестокий лес
Шрифт:
— Сразу видно, настоящий разведчик!
— Хитрый… — не одобрил Филипп.
— Ты осторожнее…
— А чего он нас сюда загнал? Это так, видимость. Будто мы и делаем что-то, а на самом деле — пшик!
Андрей и сам догадывался, что лейтенант сознательно определил их на второстепенный пост, но не мог не возразить Филиппу:
— А если и правда ударят в спину?
Филипп лишь вздохнул разочарованно. Лег на “бруствер” грудью, всматриваясь в залитые лунным светом огороды и луга. Обычная картина: огороды — они всегда огороды…
Парень вытащил карабин на “бруствер”, приноровился к нему и поискал мушкой цель на лугу. Какая-то тень, кажется, движется. Неужели человек?
Филипп оторвался от карабина, протер глаза. Нет, показалось. Куст, и тень от него неподвижна.
Подумал, как будет замечательно, если бандеровцы появятся с их стороны и они с Андреем первые заметят их. Понял, что в действительности это очень плохо: неизвестно, чем тогда все обернется, ведь бандеровцы могут проникнуть в село, прежде чем они их встретят. Но мысль о нападении именно с этой стороны волновала и возбуждала; он был все время в том приподнято-напряженном состоянии, когда не страшна никакая опасность и человек не колеблясь идет под огонь, не сознавая до конца, чем это ему грозит.
Андрей раскинулся на стожке лицом кверху, сказал рассудительно:
— Лейтенант велел, чтобы один отдыхал, а другой нес службу. Что-то меня сон одолевает. Сейчас около двенадцати, разбудишь в первом часу.
— А я бы не смог сейчас спать.
— Все же я посплю.
Андрей подмостил под голову немного сена, вздохнул, потянулся, закрыл глаза, думал, что заснет сразу, но в голове крутились разные мысли и видения, раздражал лягушачий хор и сонное воркование какой-то птицы. Андрей понял, что вряд ли уснет, покосился на Филиппа, который прижался к “брустверу”, и спросил:
— Филипп, чего бы ты больше всего хотел на свете?
— Уничтожить бандер! — ответил уверенно.
— Да нет… Какое у тебя заветное желание? Бандер мы и так уничтожим.
Филипп немного подумал.
— Отец говорил, какое-то там совещание будет в области, и обещал взять с собой. Вот хотел бы в цирк сходить.
— Дурной ты. Разве про это спрашиваю? Вот Вера сказала, что артисткой хочет стать. А ты ради чего хотел бы жить?
— Ради чего?.. Ради чего… — недовольно заерзал Филипп. — Это уже мое дело.
— Не хочешь не говори.
— А ты сам?.. Знаешь, чего хочешь?
— Я буду летать! — Андрей смотрел широко раскрытыми глазами в звездное небо: почему-то оно стало ниже, будто звезды приблизились к земле. — Буду летать! — повторил как-то торжественно. — Я буду летчиком и поднимусь в небо, а может быть, и к звездам. Ведь когда-нибудь же люди полетят к звездам, почему не я?
— Когда еще это будет!
— Скоро, Филипп. Вот мы с тобой выучимся и возьмемся за это дело…
Филипп крякнул совсем по-взрослому. Возразил веско:
—
— Во всех селах уже будет электричество.
— Будто это само собой сделается… Если все будут летать, кто в Острожанах будет порядок наводить?
Андрей уловил в словах Филиппа плохо скрытый упрек и подумал, что он прав. Действительно, кто будет работать здесь, в Острожанах? Вдруг решил: скоро возвратятся мужчины из армии, а провести электричество или починить трактор не так уж сложно — обойдутся и без них. Хотел сказать об этом, но Филипп опередил его:
— Я лесничим хочу быть и выучусь на него.
Андрей поднялся на локтях, чтобы заглянуть в лицо другу.
Неужели угадал его мысли? Ведь и он все время колеблется, кем стать: летчиком или лесничим?
Вот только теперь, всматриваясь в звездное небо, решил окончательно: летчиком. Но было тяжело, будто оторвал от себя что-то родное, переполовинил душу. А сейчас сделалось легче: он — летчик, а Филипп — лесничий. И теперь он уже знает, что острожанский лес будет в надежных руках. А этот лес и озеро — половина его, Андрея Шамрая, а может быть, не половина — значительно больше, потому что он когда-нибудь исчезнет с лица земли, а лес останется и вечно будет смотреться в синее небо око Щедрого озера…
Андрей хотел все это сказать Филиппу, но не успел, потому что тот сам начал неторопливо:
— Как подумаю, что куда-то из нашего леса ехать нужно, тоскливо становится. Поэтому и решил: в лесу мне жить. Только не в таком, какой он теперь, — жестокий и пахнет порохом и огнем.
— Точно, — согласился Андрей. — Я сегодня, когда увидел Гришку, ткнулся носом в листья — они гнилью пахнут и еще чем-то… Думал: чем? А теперь ты подсказал: порохом или ржавым железом… И почему это так? Нет же там ни пороха, ни ржавчины…
— А для меня сейчас все пахнет порохом, — признался Филипп. — После того как отец нес карабин Шелюка.
— И сейчас пахнет… — втянул ноздрями воздух Андрей.
— Сейчас не удивительно — оружие всегда порохом пахнет.
— А я люблю смотреть, как сыплются из автомата гильзы, — сказал Андрей, и в этих его словах не было никакой логики.
— А пули летят в людей!..
— Если в фашистов или бандер — что здесь плохого?
— Будто у тех автоматы молчат!
— Стал ты рассудительным.
— Да нет… Вот лежу и жду бандер — скорее бы шли.
— Ты слышал — Вера артисткой хочет…
— Пусть будет, она и сейчас — артистка.
— Почему?
— Ходит, как русалка, в веночке из одуванчиков.
— Ей идет.
— Что-то ты часто ее вспоминаешь.
Андрей смутился: неужели Филипп догадывается о чем-то? Ответил притворно-равнодушно:
— Девчонка, как все.
— Конечно… Вот Нюра Андрусишина — красавица!
— Нюрка — красавица? В веснушках вся!
— Ну и что? А глаза!..