Жестокий питомец
Шрифт:
И дверь в питомник вновь грохнула об косяк, выбивая клубы серой пыли из кладки. Через мгновение громко и обиженно заверещал замковый гремлин с ужасом на вытянутой мордочке разглядывающий появившуюся маленькую трещину в растворе кладки. Стоящий у магоэкрана молодой человек властным жестом заставил его заткнуться и так же, как и прежде его старший брат, задумчиво постучал ногтем по столбику крайней шкалы. И словно отзываясь на его прикосновенье, полоска изумрудного цвета вздрогнула и скачком поднялась еще на два деления, вынудив напряженно загудеть генератор.
Восточная
Запись, сделанная рукой автора на титульном листе книги: 'Сие же есть мой многолетний труд о смысле и значении всех известных мне Печатей Подчинения и о случаях разных применения их и способах наложения с ритуалами при этом потребными совмещенных.
Первое же слово мое решившему любую Печать Подчинения на существо живое нанести, а более того разумное и мыслящее, таким будет: 'Помни же Налагающий Печать, о том, что нет совершенства в мире нашем и нет ни одной Печати, что со временем не ослабнет или сорвана не будет. Жертва же кровавая Печать Подчинения и Узор ее лишь ослабит, хотя узы и надолго закрепит, но вреда тут больше, чем нужной тебе пользы. Знай и помни, Налагающий - кровь любая Узор Печати невосстановимо рушит. На сем утверждении стою твердо я, Первый Доциниант Ветросской Имперской Академии Китриан Атро дин Услекский, что многие и разные науки превосходно постиг и вправе мнение свое о сем предмете иметь'.
Приписка неизвестного внизу строк автора: 'Это утверждение никем не доказано. И я уверен, многое зависит от того, кого именно принесут в жертву при наложении печатей. Жертвенная кровь разрушает Узоры Печатей.... Ха-ха! И еще раз - ха-ха! Жаль, повыбили у нас всех диких вампов, а закупать их у кочевников не хватит всех средств академии на необходимое мне количество. А то бы я проверил твое confirmatio наглядным demonstratio, самовлюблённый болван'.
Первые касания похожи на осторожное прикосновение остро отточенного кончика карандаша к листу бумаги. Словно кто-то легко, едва намечая, ставит многочисленные точки. Еле ощущаемые разметочные точки, которые затем соединит быстрыми, скупыми линиями, формируя основу рисунка.
Следующие касания.... Следующие касания несут с собой тревогу, рваную тень паники, туман зарождающегося иррационального страха, создавая уже не четкий геометрический узор, а клубок стягивающейся в тугой узел частой сети. Стальной, с бритвенной острыми нитями, колкими узлами соединения. И еще они несут с собой боль. Вначале едва заметную, раздражительно досаждающую, словно заусеница на левом мизинце. Не мешает, не опасна, да и болит так себе. Но внимание тянет, заставляя подцепить ногтями и рвануть, отделяя от тела еще не отмершее, но уже не твое.
Но затем боль усиливается, доходит до пика и наваливается тяжелой душной волной, безжалостно сбивая дыхание, вынуждая судорожно вскрывать в вопле рот
А еще вместе с болью в тебя втекает ручей, река, океан расплавленной стали, выжигая все твое и тебя в пепел и в прах, одновременно заполняя пустоту неподъемными пластами холодного железа. Заполняя и создавая. Создавая что-то тебе непонятное, неясное, но пугающее до одури, до очередного никем неслышимого вопля, бесплодного и обреченного гласа вопиющего в космической пустыне.
И вдруг все заканчивается. Боль куда-то уходит, пропадает, теряется там, снаружи, словно ничего и не было, словно тебе все только казалось. Но внутри остаются пласты хладной стали, железный каркас, грубая решетка, что поднимается в тебе массивными хребтами щербатых скал, наполняя тебя и вытесняя твое, заменяя чуждым. И ты знаешь, пытаешься не знать, не хочешь, но знаешь - ничто не закончилось и все повторится вновь. И это вновь заставляет тебя ждать, невыносимо мучаясь неизвестностью и ожиданием, и вернувшуюся боль ты встречаешь с какой-то извращенной радостью, веря и надеясь, что вслед за болью придет краткое облегчение.
А потом все опять повторяется. И длится. Час, день, год, тысячелетие. Времени нет и нет тебя. От тебя ничего не осталось. Только ожидание боли, боль и то, что проросло колючим сорняком в тебе. Ненависть, ожесточение и зло. На все и на всех. Но это не твое и это уже не ты.
– Я начинаю сомневаться в твоей затее, младший. Отец, вчера, в Час Неба призывал меня к себе и проявил недовольство твоими действиями в нашем с ним разговоре.
– Я знаю. Я разговаривал с отцом ночью по дальней связи.
– Ночью?!
– старший удивленно повернулся к младшему брату, оторвав изучающий взгляд от мутно серой сегментированной сферы посреди площадки отсыпанной золотистым песком - То есть он вначале говорил с тобой, а потом призвал меня к себе в Замок на Скале?
– Я думаю, отец хочет, чтобы ты, уговорил меня отступиться. Я ощущал его желание, хотя он его и не озвучил.
– А может, действительно отступишься? Сколько ты уже вложил в это.... Вложил в это нечто?
– старший брат, раздраженно дернув щекой, махнул рукой в сторону серой сферы - Пять сотен тысяч? Семь десятков тысяч? Восемь?
– Сто шестьдесят четыре тысячи полновесных империалов. Я продал свою коллекцию лучистых камней, весь аболетский сэт и заложил миражные линзы. Все линзы.
– Ты сошел с ума, младший. Тысячи империалов! Почти полмиллиона в сумме! Более сотни килограмм золота! Да ты действительно безумен, младший! Ты просто полностью помешался на своем демонском питомце!
– кулак старшего брата с гулким грохотом обрушился на плоскость балюстрады, заставляя разбежаться по зеркалу мрамора паутину трещин. Откуда-то издалека донесся горестный вопль замкового хранителя, и руку старшего брата резко оттолкнуло от мрамора, заставляя его покачнуться и невольно отшагнуть назад, восстанавливая равновесие. Он мгновенно обернулся, гневно раздувая ноздри и складывая пальцы в Знак Мора. Никого. За спиной лишь пустынные дорожки сада и темные провалы арок в стене.