Жестокое милосердие

Ла Фиверс Робин

И я часами торчу одна в пустом скриптории, выводя букву за буквой…

Монахини — строгие учительницы, но в доброте им не откажешь. Они очень редко стыдят нас и почти никогда не повышают голос. Возможно, понимают, что доброе обращение лишь усилит наше желание угодить им. А может, подозревают, что нам и так уже довелось перенести вполне достаточно стыда.

В этой новой жизни я чувствую себя точно рыба в воде. К началу зимы мне уже почти не снятся кошмары, и я все реже думаю о мужском царстве, лежащем там, за монастырскими

стенами.

В самом деле, весь этот внешний мир словно бы перестает существовать для меня.

ГЛАВА 6

Три года спустя

Ноябрь традиционно зовется кровавым месяцем — в это время года забивают скот, припасая на зиму мясо. Как кстати, думаю я, что самое первое задание поручено мне именно теперь!

Не желая, чтобы мое присутствие обнаружили конюхи, я направляю лошадь в рощицу за таверной и спрыгиваю с седла. Плотно запахиваюсь в плащ, укрываясь от холодного морского ветра, и сую Ночной Песенке морковку, похищенную с кухни монастыря.

— Жди, — шепчу ей на ухо. — Я скоро вернусь.

Оставив кобылу, я иду к таверне, при этом держусь в тени деревьев. Предвкушение подстегивает меня — сейчас бы помчаться бегом и скорее распахнуть дверь. Сибелле дали первое поручение почти год назад, а я уже начала отчаиваться. Но и так мне повезло больше, чем Аннит, — она, бедняжка, все еще ждет. Это странно, я была уверена, что ей поручат убиение раньше, чем мне!

Ладно, не время думать об этом. Надо сосредоточиться на деле. Сейчас я на практике испробую все те навыки, которые мне дали в монастыре. Надо быть готовой ко всему. И помнить, что меня будут судить по степени моего успеха.

Добравшись до двери, я медлю, вслушиваюсь в невнятный гул голосов и перестук посуды. Нынче вечером в таверне яблоку негде упасть. Земледельцы пораньше вернулись с полей, а тут подоспели с моря и рыбаки. Ну и отлично, можно будет затеряться в толпе.

Я вхожу внутрь. Час довольно поздний, мужчины, успев опрокинуть не по одной кружке, на меня не обращают никакого внимания. Их гораздо больше занимает игра в кости, а также перспектива завоевать расположение какой-нибудь смазливой служанки.

Комната неплохо освещена, что мне опять-таки на руку. Держась, как учили, в тенях поближе к стене, я пробираюсь к лестнице, ведущей на второй этаж. Там находятся комнаты, которые можно снять на ночь.

Первая дверь справа, сказала мне сестрица Вереда.

Я так сосредоточена на этой лестнице и на том, чтобы ничего не забыть, что не сразу замечаю здоровенного увальня, поднявшегося со скамьи. Вскидываю голову, только когда он оказывается непосредственно у меня на пути и я на него наталкиваюсь.

— Ого, что тут у нас?! — восклицает он, подхватывая меня, чтобы я не упала. — Кажется, я отхватил лакомый кусочек на ужин!

Его капюшон надвинут на голову,

мешая рассмотреть лицо, сзади болтается соломенная шляпа. Судя по одежде, он из тех, кто гнет спину в полях. Во мне вспыхивает раздражение. Задержки ни к чему, я желаю поскорее испытать себя в деле. Я уже готова посоветовать ему, чтобы убирался прочь, но тут до меня доходит, что этот малый может быть участником очередной проверки, которую устраивает мне аббатиса. Поэтому я лишь скромно опускаю глаза:

— Меня кое-кто ждет наверху.

Это срабатывает, причем даже сверх моих ожиданий: во взгляде, устремленном на меня, появляется похоть. Ага, он заинтересовался! Вместо того чтобы освободить мне дорогу, он надвигается, прижимает меня к стене. Сердце начинает отчаянно колотиться — я в ловушке!

Усилием воли заставляю себя успокоиться. Говорю себе, что, скорее всего, он просто крестьянин, ничего обо мне не знающий. Я упираюсь руками в его грудь. Мышцы у него железные — даром ли он целыми днями налегает на плуг.

— Если опоздаю, мне несдобровать, — говорю жалобно и подпускаю в голос дрожи.

Пусть думает, что я испугалась.

Кажется, вечность проходит, прежде чем он отступает.

— Как закончишь там, возвращайся к Эрве, лады? — шепчет он мне на ухо и все-таки дотягивается, жадно тискает меня пониже спины.

Проверка это или нет, мне все равно требуется вся моя выдержка, чтобы прямо на месте не выпустить ему кишки. Я упорно смотрю в пол, чтобы скрыть ярость, пылающую в моих глазах. Коротко киваю — и спешу дальше, а парень возвращается на скамью.

Наверху лестницы молодая служанка сражается с тяжелым подносом. Как раз когда я выхожу на площадку, она останавливается перед дверью. Той самой — ближайшей по правую руку.

Это дверь Жана Ранниона.

Пользуйся всяким орудием и всякой возможностью, даруемой тебе Мортейном.Одна из самых первых заповедей, которые мы затвердили в монастыре. Я обращаюсь к служанке:

— Это для месье Ранниона?

Она удивленно оборачивается:

— Да. Он попросил подать ему ужин наверх.

Оно и понятно: у него уйма причин поменьше высовываться на люди. У бретонцев долгая память, особенно если дело касается предательства, и мы не очень-то склонны прощать. Я делаю шаг вперед и предлагаю:

— Давай я все отнесу. А то он нынче не с той ноги встал…

Девушка подозрительно хмурит брови:

— Тебе-то почем знать?

Я одаряю ее холодной улыбкой:

— Его человек предупредил меня, когда пришел договариваться на вечер.

В ее взгляде вспыхивает презрение. Во мне же гордость (поверила! она мне поверила!) мешается с раздражением (она сочла меня потаскухой!). Покамест все так, как и предрекала сестра Беатриз. Людям свойственно видеть и слышать то, чего они ждут. Нас учили пользоваться этим к своей выгоде, но что-то я не в восторге!