Жестокое милосердие
Шрифт:
— Доброе утро, — отвечаю я и усаживаюсь.
— Стало быть, Дюваль отпустил вас на это утро?
— Дюваль занят с герцогиней и ее советниками. — Я состраиваю досадливую гримаску, и Франсуа сочувственно цокает языком.
— Какими фигурами предпочитаете играть, госпожа, черными или белыми?
Я смотрю на резные, замечательной работы шахматы между нами:
— Думаю, черными.
Он удивленно поднимает брови:
— То есть вы даете мне право первого хода?
Я мило интересуюсь:
— Но разве оборонительная
Он смеется:
— Вы слишком много времени проводите с моим братом и сами уже рассуждаете, как стратег. Ну что ж, я хожу первым!
Он берет королевскую пешку и переставляет ее на две клетки вперед. В ответ я беру пешку, стоящую перед конем, и тоже выдвигаю ее, но не на две клетки, а на одну.
Франсуа искоса взглядывает на меня:
— Вы не выказываете сомнений. Вот что мне нравится в женщинах!
Не требуется особой проницательности, чтобы раскусить двойной смысл его слов.
— Я сомневаюсь, господин мой, когда для сомнений есть пища. А ваша игра ее пока что не предоставила.
Он смеется, и я с удовольствием убеждаюсь, что легкий флирт мне, кажется, удался.
— Это уже вызов, — произносит он, поблескивая глазами.
Я напускаю на себя серьезный вид:
— Если уж говорить о вызовах, как вам державный созыв? Наверное, угроза войны, которую посулил нам граф д'Альбрэ, потрясла вас, как и всех?
Жизнерадостное лицо Франсуа несколько мрачнеет.
— Еще как, — говорит он. — Граф д'Альбрэ к пустым угрозам не склонен.
Не знаю уж, что его больше волнует, судьба герцогини или исход его собственных притязаний.
— Вашей бедной сестре от французов-то никак не отделаться, а тут еще вероятный мятеж графа д'Альбрэ.
— Да, только этого ей сейчас не хватает. — Он скупо улыбается. — Но я уверен, Дюваль сумеет нам помочь. У него всегда все получается. — Его слон выскакивает из-за пешки и бьет моего коня. Франсуа поднимает голову, и наши взгляды встречаются. — Ваш ход, — тихо говорит он.
Храня легкомысленный вид, перевожу разговор на другое.
— Ваш брат служит святому Камулу, — говорю я, разглядывая позицию на доске. — А вы себе не выбрали небесного покровителя? Может, вам подошла бы святая Ардвинна? Или святой Салоний?
Как только это последнее имя срывается у меня с языка, я жалею, что упомянула его. Франсуа ведь бастард, а значит, велика вероятность, что его давным-давно посвятили святому Салонию, небесному покровителю ошибок.
Но Франсуа не обращает внимания на мою оговорку. Он прижимает к сердцу ладонь:
— Госпожа, вы меня тяжко раните! С какой стати Ардвинна?
Я пожимаю плечами:
— Вы в высшей степени очаровательны, вот я и подумала.
Его карие глаза вновь делаются серьезными:
— У меня есть и другие достоинства, госпожа.
— Правда? — наивно спрашиваю я.
Он по-прежнему держится серьезно, но мои сомнения
— Меня препоручили святому Меру в надежде, что я смогу отличиться в море, — произносит Франсуа с виноватой улыбкой. — Однако потом выяснилось, что стоит мне взойти на корабль, как ужасная морская болезнь тотчас валит меня с ног и не дает ничем заниматься.
Я смеюсь, потому что он определенно хотел меня рассмешить, но в то же время с удивлением чувствую, что мне его искренне жаль. Это ведь беда, и немалая, — быть предназначенным святому, которому не можешь служить!
Я спрашиваю:
— А ваша сестра, герцогиня?
— Она? Святой Бригантин, — отвечает он и умолкает.
Ну конечно. Кому еще, как не покровительнице мудрости!
— Я так понимаю, вы не особенно близки с сестрой?
Он вновь поднимает глаза, и я вижу, что его взгляд, обычно открытый, сделался непроницаемым.
— Я не имел возможности сойтись с нею накоротке, — говорит он. — Как только она появилась на свет, ее героем стал Дюваль, а мне места рядом с ней уже не нашлось.
Я внимательно смотрю на него. В его голосе — легкий оттенок горечи, но не он удивляет меня, а некое эхо покинутости.
— Вам недостает его, — говорю я изумленно.
Франсуа берет с доски ладью и внимательно разглядывает ее.
— О да, мне его недостает, — говорит он. — Мы ведь вместе росли. Он был замечательным старшим братом, он научил меня натягивать лук, держать в руках меч и вылавливать самую жирную щуку. Когда родилась Анна, всему этому настал конец. Долг перед сестрой целиком поглотил его. — Он переставляет ладью сразу на восемь клеток вперед и говорит: — Шах.
Некоторое время я молча разглядываю доску, силясь вернуться мыслями к игре. Потом двигаю пешку. Ход слабый, и Франсуа улыбается:
— Неужели разговор о моем брате до такой степени вас отвлекает?
— Что вы, — отвечаю я и даже вымучиваю пренебрежительный смешок. — Дело в том, что я совсем не сильна в шахматах. Я же предупреждала вас.
Он улыбается, но глаза в улыбке не участвуют. Его внимание привлекает что-то происходящее у меня за спиной.
— Гавриэл, никак ты решил выбраться на прогулку?
Я оглядываюсь и вижу Дюваля. Он стоит в дверях и сердито смотрит на нас.
— Нет, — отвечает он коротко. — Меня привела сюда необходимость поговорить с госпожой Рьенн. Надеюсь, ты нас извинишь?
Голос у него ледяной, и я не могу понять отчего.
— Конечно. — Франсуа встает и откланивается.
Как только я оказываюсь рядом с Дювалем, на моем локте сжимаются железные пальцы. Я даже морщусь, а он уже тащит меня куда-то за дверь. По его лицу ничего не прочесть. Я как только могу прибавляю шагу, чтобы поспеть за ним. Тем не менее что-то заставляет меня оглянуться на Франсуа. Он не сводит глаз с брата, и во взгляде у него тоска.