Жестокое милосердие
Шрифт:
— Вот как, — говорю я. — Тогда у вас, оказывается, есть много общего с господином Дювалем.
У задней двери часовни намечается какое-то движение. Входит герцогиня, сопровождаемая домашней наставницей. Я склоняюсь перед ней:
— Ваша светлость.
Уголком глаза я вижу, как еле заметно кланяется д'Альбрэ.
— Милая герцогиня, — произносит он. — Неужто и вы пришли помолиться о душе простого торговца шерстью? Вот уж честь, никак не подобающая бедолаге.
Герцогиня мужественно выдерживает наглый взгляд д'Альбрэ:
— Я
Д'Альбрэ разводит руками:
— Увы, я изобличен! Где уж мне равняться с вами в благочестии, милые дамы!
Герцогиня ловко меняет тему:
— Я не отказалась бы узнать, отчего вы нынче не поехали вместе со всеми на охоту?
Д'Альбрэ смотрит ей прямо в глаза. Мое сердце бьется чаще: это сущее противостояние, а я не могу ничем ей помочь!
— Дичь, за которой они гоняются, не интересует меня, — говорит он.
Герцогиня бледнеет, пальцы, сжимающие молитвенник, становятся совсем белыми. Моя рука, сжимающая кинжал в складках одежды, непроизвольно напрягается. То-то славно было бы насадить д'Альбрэ на нож, точно хряка!
Не иначе, он чувствует мои мысли, ибо отдает поклон:
— Что ж, оставляю вас молиться.
Герцогиня, по-прежнему бледная, кивает графу, и тот удаляется. Анна поворачивается к мадам Динан:
— Вы тоже можете нас оставить. Понимаю, вам не нравится долг, который я на себя возложила. Я буду молиться здесь вместе с госпожой Рьенн.
Яснее ясного, что наставнице смерть как не хочется здесь находиться. Но и оставлять герцогиню со мной ей тоже неохота.
— Ваша светлость, я…
— Оставьте нас. — Голос герцогини не допускает самой возможности спорить.
Чуть поколебавшись и изобразив на лице целую гамму чувств, мадам Динан все же приседает в реверансе. Как только она скрывается за дверью, герцогиня поворачивается ко мне:
— Знаешь, ты ей очень не нравишься.
— Наверняка мадам Динан кажется, что общество сомнительной кузины Дюваля вам не очень-то подобает.
Она едва заметно, с удовлетворением улыбается, и я вдруг понимаю, как радует ее любой случай улизнуть от слишком властолюбивой наставницы. Потом ее улыбка угасает:
— Так зачем все-таки ты пришла сюда?
— Значит, вы не верите, что я пришла помолиться о его душе?
— Да нет, я верю, что ты действительно молишься. Я просто думаю, нет ли еще какой причины.
Ох, не стоило бы бретонскому двору — да что уж там, всем королевствам Европы! — недооценивать нашу юную герцогиню!
— Да, ваша светлость, я здесь не только ради молитв. — Я смотрю на недвижное тело в гробу. — Вы знали, насколько сильно он к вам привязался? Ему было нужно не ваше герцогство или власть, а вы сами. Он жаждал спасти вас от очень скверной судьбы.
Герцогиня смотрит на тело мужчины, который должен был сделаться ее мужем.
— Я
Я молчу. Она с четырехлетнего возраста была вроде приманки для половины королей и герцогов Европы. И самое большее, на что ей приходилось рассчитывать, это взаимное уважение и отсутствие жестокости со стороны мужа. Но чтобы готовую расцвести любовь вот так злобно похитила чья-то злокозненная рука…
Она поднимает на меня глаза и повторяет:
— И все-таки зачем ты здесь?
Ее взгляд тверд, он не оставляет места ни лжи, ни уверткам.
— Я желала избавить его дух от скорбей смерти, — отвечаю, приглушив голос, чтобы никто, таящийся под дверью часовни, не смог нас подслушать. — Души повинны проводить по три дня подле своих тел, прежде чем двигаться дальше тропами Смерти. Но государь Немур так терзается из-за того, что не сумел вас защитить, что я приняла решение облегчить ему путь.
У герцогини округляются глаза:
— И ты можешь это сделать?
«Надеюсь», — думаю я, но вслух отвечаю:
— Могу.
Она кивает:
— Тогда соверши необходимое. И да упокоится душа его с миром.
— Как прикажете, ваша светлость.
На самом деле я очень рада этому разрешению. Теперь ни Дюваль, ни матушка настоятельница не смогут ни в чем меня обвинить, ведь я исполняла прямое распоряжение герцогини.
— Чего же ты ждешь? — шепчет она.
Я смотрю в ее карие глаза:
— Уединения, ваша светлость. Обряды Мортейна не для сторонних глаз.
Вижу по ее лицу, как хочется ей спорить со мной, а то и приказывать; она желает все увидеть собственными глазами. Но мертвых следует чтить, и она глубоко уважает таинство смерти.
— Что ж, хорошо, — произносит она наконец. — Я вас оставлю.
Она протягивает руку поверх мертвого тела и пожимает мое запястье.
— Спасибо тебе, — говорит она. Бросает прощальный взгляд на своего суженого, поворачивается и покидает часовню. — Мадам Динан? — окликает она на пороге.
Та появляется до того быстро, что я понимаю: мы правильно поступили, что беседовали шепотом. Вдвоем они уходят по коридору, унося тихое эхо своих голосов.
И вновь я нашариваю кинжальчик с костяной рукояткой, а свободной рукой оттягиваю ворот рубашки Немура, отодвигаю меховую опушку камзола. Лучше будет, если маленький шрам останется незаметным.
Я коротко, но от всего сердца обращаюсь к Мортейну, прося направить и укрепить мою руку, и легонько провожу лезвием по шее Немура.
Я больше чувствую, нежели слышу вздох. Это ахнула его душа — и не от боли или потрясения, но с облегчением.