Жестокое милосердие
Шрифт:
— Милая Рьенн!.. Входи, садись с нами шить!
Ну почему у меня не хватило ума предупредить ее, что в рукоделии я, мягко говоря, не сильна?
— Благодарю, ваша светлость. Вы оказываете мне великую честь, но, увы, я недостаточно искусна с иглой.
Она похлопывает ладошкой по сиденью подле себя:
— Все равно располагайся. Не может быть, чтобы ты совсем вышивать не умела.
Изабо проказливо улыбается мне из-за плеча старшей сестры. Право, не удивлюсь, если Анна делится с нею всем, что у нее на душе. Я улыбаюсь в ответ и подсаживаюсь к
— Над чем ты сейчас трудишься, милая? — спрашивает она.
— Ну… — Я ставлю на колени свою корзиночку с рукоделием и роюсь в ней, пытаясь найти хоть что-то пристойное. — Ага, вот. Это алтарное покрытие для господина Дюваля. Хотелось бы отблагодарить его за то, что взял меня под опеку и привел ко двору.
Я мучительно подыскиваю слова. Пустая болтовня, которую принято называть «милым щебетом», дается мне еще трудней вышивания.
Герцогиня с Изабо ахают и охают над моим творчеством, фрейлины поглядывают на меня с недоверием. Для них я — бесстыжая самозванка, этакий кукушонок, явившийся, чтобы вытолкнуть их из насиженного гнезда.
Наконец все вновь склоняются над своими пяльцами. Пора уже и мне пустить в ход иголку. Пока я соображаю, как к этому подступиться, герцогиня приближает губы к самому моему уху, чтобы никто другой не услышал:
— Коли смелей, милая. Ткани все равно больно не будет.
Мне сразу делается веселей.
— Ты совсем никогда не училась шитью? — спрашивает она.
Я бормочу в ответ:
— Училась. Только иголки были куда подлиннее.
Она хмуро улыбается моей шутке:
— Вот как. Что ж, будем надеяться, что вскоре тебе подвернутся иные, более крупные пяльцы.
Я торжественно наклоняю голову:
— Вашей светлости осталось лишь придумать узор.
Она подмигивает мне и пересаживается так, чтобы я могла следить за работой ее рук. Закусив от усердия губу, я слежу, под каким углом она втыкает иголку, как действует запястьем, протягивая нить, в каком ритме накладывает стежки. Потом силюсь воспроизвести все это на своих собственных пяльцах.
Иголку сквозь ткань я пропускаю достаточно ловко, но когда доходит до продергивания нити, та скручивается и завязывается узлами. Приходится распутывать получившуюся «бороду». Я ловлю холодный взгляд мадам Динан; похоже, у нее появилось ко мне немало вопросов. Выставляю плечо, чтобы скрыть свою неловкость от ее глаз. Скорее бы настала пора идти в часовню!
В итоге у меня начинает кое-что получаться, и все же, когда в песочных часах проваливаются последние крупинки, радости моей нет предела. Герцогиня тотчас замечает, куда я смотрю, и улыбается.
— Милая, — говорит она, — я готова дать тебе послабление и освободить от шитья, чтобы ты сопроводила меня в церковь. Заодно и помолишься о ниспослании ловкости твоим пальцам.
— Ваша светлость, — тотчас встревает мадам Динан, — полагаю, вам не следует.
— А вы, мадам Динан, можете посидеть здесь с Изабо, — говорит герцогиня.
И встает, не обращая внимания на негодующе вскинутые брови домашней наставницы.
— Спасибо, ваша светлость! —
Какое счастье отложить наконец проклятую вышивку и последовать за Анной вон из солярия!
Оставшись наедине, мы обмениваемся взглядами, и я замечаю, как напряжение сходит с ее лица. Тем не менее я вынуждена спросить:
— Вы уверены, что в самом деле хотите сделать это сегодня?
— Уверена как никогда, — твердо отвечает она. — Иначе получается, что для меня открыт только один путь, а принять его я никак не могу. Я знаю, это постыдная слабость, но… — Голос срывается, она смотрит на меня, в глазах ужас. — Я не могу, — шепчет она. — Этот д'Альбрэ… он до смерти пугает меня!
— И вас невозможно за это винить, ваша светлость. Я сама от него в ужасе. Никто не вправе требовать от вас такой жертвы!
Кажется, мои слова немного утешают ее. Некоторое время мы молчим, потом она спрашивает:
— Ты же видела герцога Немурского? Он тебе понравился?
Двенадцатилетняя девочка, которой не терпится познакомиться с новым поклонником.
Я спрашиваю:
— Вы ведь с ним уже были помолвлены?
Она пожимает плечиками:
— Да, но своими глазами еще ни разу не видела его.
— Ну-у-у, он совсем старый, с длинной седой бородой, большим горбом и желтыми зубами.
Она смотрит на меня сперва с ужасом, потом понимает, что я поддразниваю ее; ужас сменяется негодованием, и наконец она хихикает.
— Да ты насмешница не хуже Дюваля! — говорит она, однако я вижу, что моя шутка сработала.
Когда мы добираемся до часовни, смех еще играет в ее глазах, и уголки губ весело смотрят вверх.
Часовня невелика, в ней почти никого нет. Я с радостью замечаю под распятием девять ниш, приютивших прежних святых. Единственный молящийся облачен в темно-зеленый плащ с низко надвинутым капюшоном. При нашем приближении он поднимается на ноги и сбрасывает куколь, открывая рыжеватое золото волос и мужественные, красивые черты Федрика Немурского.
Какое-то мгновение они с герцогиней молча смотрят друг на друга, после чего он отдает ей замысловатый придворный поклон.
— Герцог Немурский? — спрашивает она, и личико озаряется надеждой. — Подожди у двери, — шепчет она мне.
После чего подхватывает юбки и уединяется с Немуром в уголке для важных особ в передней части церковного помещения.
Я устраиваюсь у двери и благочестиво складываю руки. На самом деле помираю от любопытства, но все должно выглядеть так, словно я просто молюсь.
Я едва слышу, как они шепчутся. Кажется, Анна сперва чувствует себя очень неловко, но Немур быстро успокаивает ее и располагает к себе. Когда я вижу, как их головы склоняются одна к другой и слышу тихий смех, то понимаю, что настала пора подумать о моих собственных планах.
У меня эхом звучит в ушах сказанное канцлером Крунаром: «Не забывайте приглядываться к д'Альбрэ на предмет изменнической метки». Почему до сих пор я не понимала, что должна тщательно осмотреть д'Альбрэ, убедиться, что метки на нем и правда нет?