Жестокое милосердие
Шрифт:
— И не появлялся с самого утра. Его дворецкий утверждает, что утром пришел будить хозяина и не нашел его в постели. Если вдруг встретишь, передай, пожалуйста, что я его повсюду ищу. Напомни Дювалю, что бегает лишь виноватый.
Глаза у канцлера холодные и непроницаемые. Глаза хищной птицы.
Я склоняю голову к плечу и озадаченно морщу лоб:
— Бегает? Виноватый?.. Простите, господин канцлер, что-то я не пойму.
Свирепость отчасти уходит с его лица, черты смягчаются:
— Всего лишь фигура речи, сударыня. Я еще не остыл после заседания совета. Не обращай внимания, милочка.
— Что ж,
Пусть мои шаги останутся неторопливыми и размеренными, как если бы мне нечего было скрывать.
Добравшись к себе, быстро запираю дверь и прислоняюсь к ней спиной. Едва не попалась!..
Со стороны окна доносится царапанье. Я так и подскакиваю, но это всего лишь ворона. Сгорая от предвкушения, распахиваю окно. Крылатая вестница на удивление терпеливо ждет, чтобы я отвязала письмо.
Дорогая дочь наша!
Мне бесперебойно поступают сведения от канцлера Крунара, ты же пишешь очень редко и мало; остается надеяться, что твое письмо, быть может, как раз сейчас находится в пути.
Канцлер сообщил мне, что французская шлюха составила заговор с целью посадить на бретонский престол своего младшего сына. Вне всякого сомнения, это прямая и явная измена, а стало быть, французская шлюха должна умереть.
Позаботься об этом безотлагательно.
Я так долго не вспоминала прозвище «французская шлюха», что до меня даже не сразу доходит: имеется в виду мадам Иверн.
Монастырь приказывает мне убить мать Дюваля.
ГЛАВА 40
Я долго вглядываюсь в письмо, но смысл приказа продолжает от меня ускользать. Угроза, которую представляют Франсуа и его матушка, ничтожна по сравнению с прочими бедами герцогини. Да и открытых деяний они пока что не предпринимали.
Быть может, сестра Вереда почувствовала себя лучше и ей было видение? Или мать настоятельница приняла такое решение, основываясь лишь на донесениях канцлера Крунара? Сколько жгучих вопросов, прямо голова трещит…
Когда Луиза приносит ужин, я даже не смотрю на еду. Я неподвижно гляжу на огонь, пытаясь как-то решить навалившуюся проблему. Монастырь наконец-то дал мне задание, и при этом очень простое, потому что теплых чувств к мадам Иверн я ни в малейшей степени не питаю. Я считаю ее пустой и честолюбивой, она бесконечно раздражает меня, но… убивать мать Дюваля? Он всеми силами противится осуществлению ее планов, но семья ему по-прежнему дорога!
И почему именно госпожа Иверн? Почему Мортейн обрек ее на смерть, не удостоив Своей метки негодяя д'Альбрэ? Неужели только потому, что она — чистокровная француженка? Но коли в этом причина, что же Он не пометил Жизора?
И главное — как я расскажу об этом Дювалю?
В итоге я на это не решаюсь вообще. Проявляю чудовищное малодушие: когда он приходит, я притворяюсь, что сплю. Вот со скрипом открывается деревянная дверца у очага, но я лежу неподвижно, принуждая себя дышать ровно и медленно, усилием воли успокаивая биение сердца и бег крови по жилам.
Я чувствую, как Дюваль приближается к постели. Чувствую его взгляд, направленный на меня. Потом он отходит. Наливает себе вина, одним глотком осушает кубок, наливает еще. Он очень обеспокоен, и меня снедает раскаяние. Весь
Когда он наконец прекращает ходить туда-сюда и усаживается за ужин, оставленный мною у огня, я позволяю себе немного расслабиться. Кажется, моя хитрость удалась и не придется рассказывать Дювалю, что мне велели лишить жизни его мать.
По крайней мере, не придется в эту ночь.
На другое утро я сообщаю Луизе, что неважно себя чувствую, и прошу не беспокоить меня. Оставшись одна, пишу письмо аббатисе. Я сообщаю ей, что знала о заговоре мадам Иверн, но ждала неоспоримых улик и поэтому не спешила о нем доносить. Я клянусь прочно усвоить этот урок и впредь без промедления уведомлять ее обо всем, что услышу. Второе мое письмо адресовано Аннит; я спрашиваю подругу, насколько сильно сердится на меня настоятельница. Всегда полезно знать, чего ждать!
Потом я придумываю, как убью мадам Иверн, и на это уходит остаток дня.
Обычно нам не приходится ломать голову над сокрытием следов. Да, я пошла на обман, выдав себя за любовницу Дюваля, но это было сделано с единственной целью — самым коротким путем попасть ко двору. Знай бароны, что я приехала из монастыря, они бы опасались меня. Правду сказать, иногда монастырь даже пользуется своей славой.
Случается, что открытое свершение правосудия Мортейна становится очень действенным предупреждением и сдерживающей мерой.
Пусть так, но в данном случае я намерена действовать сугубо тайно.
А это значит — яд. Причем я уверена, что и сама мадам Иверн предпочла бы его, если бы ей предоставили выбор.
Я снимаю с шеи тонкую золотую цепочку и отпираю заветный сундучок. Меня приветствует тонкий перезвон знакомых бутылочек. Самое простое — использовать жемчужины, но они оставляют явное свидетельство отравления. «Объятие мученика» и «бич» причиняют слишком много страданий. А вот «горе Аморны», названное так в честь пары несчастных любовников, которым запретили жениться, может сработать! Подойдет и «силок Ардвинны».
Я осматриваю глиняный горшочек, полный густой, медового цвета пасты. Этот яд легко впитывается сквозь кожу, но я его не слишком люблю. С ним трудно быть уверенной, кто и когда прикоснется к отравленному предмету. И достаточно ли на нем будет яда, чтобы жертве настал конец.
«Тихий сон» не причиняет страданий. Мадам Иверн просто уснет, чтобы никогда не проснуться. Она истает и растворится во мраке. Но при этом ее внешность безнадежно поблекнет, а мадам так тщательно следит за собой…
Я хмурюсь. Какое, собственно, мне дело, понравился бы или нет ей тот или иной род смерти? Думать надо было, прежде чем измену замышлять. Теперь пожинай то, что бывает с предателями!
Я уже тянусь к бутылочке «тихого сна», но моя рука замирает в воздухе: я замечаю тонкие свечи, покоящиеся на самом дне. «Ночные шепоты»! Безболезненная смерть от дурманящего аромата. Идеальная кончина для мадам Иверн!
И тогда, возможно, мне будет легче рассказывать Дювалю, отчего умерла его мать.