Жестокое перемирие
Шрифт:
– Сволочи! – ругался один из них, подволакивая ногу. – Какие же, мать их, гады! А ведь завтра объявят во всех своих СМИ, что это мы сами собственных детей сожгли!
Из машины, застрявшей на поле, тоже бежали двое – пожилой мужчина и подросток лет пятнадцати. Ополченцы ворочали раскуроченные сиденья в горящем автобусе, вытаскивали женщину, которой зажало ноги. Кости на обеих лодыжках были переломаны, она истекала кровью, захлебывалась пеной.
Вскоре из города вынеслись несколько реанимобилей и пожарная машина.
Когда с восточной стороны донеслись звуки канонады,
Залп повторился, за ним грянул еще один. Явно работала та самая проклятая батарея «Акаций». Мысли Андрея путались, холодная змейка поползла по позвоночнику.
Били явно не по городу, куда-то в сторону. Что находится к востоку от Ломова? Село Назарово, обстреливать которое может только тупой, поскольку в нем нет ничего, даже жителей. Там чистое поле, по которому в данный момент движется колонна с его семьей.
Он начал задыхаться от ужаса, хотел было кинуться бежать. Но куда?
Из штаба выскочили люди.
– Андрей, укропы колонну с беженцами накрыли! – выкрикнул однокашник старший лейтенант Тимохин, пытаясь застегнуть пояс с подсумком. – Из бэтээра сопровождения только что сообщили! У них контуженый и трехсотый! А в колонне просто каша какая-то… – Он с суеверным ужасом уставился на помертвевшего товарища.
Твою-то мать! Ведь этот парень предупредил, что сегодня отправляет свою семью в Россию.
Все происходило, как в нереальном сне. Окуленко прирос к земле, хотя прекрасно понимал, что надо что-то делать, как-то помогать. Его ноги сделались ватными. Он смутно помнил, как из-за угла выкатил открытый джип, в него загрузились какие-то люди, Андрей в их числе. По Пятницкой улице летели машины «Скорой помощи», спешили пожарные и спасатели.
Весть о разбомбленной колонне уже гуляла по городу. Люди тревожно переговаривались. Хватались за сердце те, кто отправил родных в Россию этим утром.
Джип трясся по загородной дороге, приближалась расстрелянная колонна. Андрей на что-то еще надеялся, дрожал, молился, упрашивал Господа о милости. Но все было тщетно.
Разбитые транспортные средства еще дымились. Вокруг них суетились медики, спасатели. Прибывали родственники потерпевших, помогали вытаскивать людей из искореженного железа.
Андрея чуть не вырвало. Это были уже не люди, а части тел, разорванные, нашпигованные осколками.
Он словно выбрался из спячки, скинул оцепенение и помчался, расталкивая людей, к каретам «Скорой помощи», куда на носилках доставляли тех, кто пострадал, но выжил. Бесчувственные окровавленные люди лежали на носилках, кто-то стонал. Их было совсем немного. Не больше полудюжины.
Андрей жадно всматривался в лица. Женщины, дети, все незнакомые. Вот кричащего ребенка загружают в салон машины. Медик с воспаленными глазами и запахом сивухи изо рта орет, что мальчишке оторвало обе ноги, нужно перевязать, вколоть реланиум и срочно везти в больницу.
Он до последнего не терял надежду.
Андрей пробрался в то место салона, куда усадил свою семью, и смотрел стеклянными глазами на окровавленный обезглавленный труп своей жены. Такое ощущение, что его вспороли огромным консервным ножом. Ни с чем не перепутать фиолетовую кофточку с блестками, которую они купили прошлой зимой на день рождения Ольги!
Окуленко пополз по разбитому проходу и наткнулся на голову, которую отсек от тела мощный осколок. Он мог бы не узнать своей жены, если бы не характерная вытянутая родинка под левой скулой.
Андрей сжал ладонями виски. Когда же он досмотрит этот сон? Господи, где же Людочка?! Окуленко ожил, полез обратно.
Ребенка на сиденье не было, как и окна рядом. Значит, ее выбросило ударной волной. Она где-то недалеко, лежит без сознания, никем не замеченная!
Малышка действительно лежала в борозде, метрах в десяти от автобуса. Люди ее не заметили, девочку наполовину засыпало глиной и камнями. Но голова на плечах, руки-ноги вроде целы.
Он яростно откапывал ее, рычал что-то страшное, непереводимое, потом бережно приподнял ребенка, прижал к груди. Личико дочери сохраняло спокойствие, даже какое-то умиротворение. Видно, что она не успела ничего почувствовать, понять, уснула в объятиях мамы, как только автобус вышел из города. В груди девочки торчал большой зазубренный осколок.
Разум Андрея шатнулся, просто рухнул. Он куда-то бежал с дочерью на руках, пытался поместить ребенка в «Скорую помощь», кричал, умолял ее спасти, доказывал мрачным медикам, что еще не поздно, нужно провести реанимационные мероприятия. Ребенок жив, его надо привести в чувство! Сделайте хоть что-нибудь. Какого хрена вы такие бесчеловечные?! Медики смущенно отворачивались, кто-то отобрал у него тельце девочки. Он чуть не двинул по зубам этому бессердечному уроду, но его схватили за руки.
Капитан сидел на косогоре, оглушенный, какой-то вмиг опустевший, потерявший все, что имел в этой жизни. Вокруг царила суета, кто-то надрывно плакал, ревели сирены отъезжающих и прибывающих машин. Он ничего не замечал, органы чувств отказывали.
Подъехали товарищи по службе, молча бродили вокруг него, не решались подойти, потрясенно переглядывались. Потом рядом на косогор пристроился Серега Липник, прикурил две сигареты, одну протянул Андрею. Тот машинально взял, затянулся.
С другой стороны пристроился Пашка Дорофеев и сказал:
– Командир, машина ждет. Не надо здесь сидеть, мы отвезем тебя домой.
– Я никуда не поеду, – прошептал Андрей.
– Надо ехать. – Липник вздохнул, затоптал окурок. – Сегодня на службу не ходи, завтра тоже. Мы все понимаем, отдохни. О телах позаботятся, не волнуйся, всех отвезут в морг.
Андрей мог бы многое сказать и про отдых, и про сидение в четырех стенах, но только зарылся лицом в ладони и заплакал.
Друзья привезли его домой, в Крановый переулок. Он лежал на кровати, отрешенно глядел в потолок и едва замечал, что творится вокруг.