Жестяные игрушки
Шрифт:
— Врасть закона сибко-сибко опасно укарепирась тама, в Корумбии, — то есть в Колумбии. Он имеет в виду вовсе не то, что показывают в новостях, с Джорджем Нигусом на фоне застреленных судей, распластавшихся в причудливой формы лужах крови перед объективами его камеры, но всего лишь хочет сказать, что «Шелковая Панда» снова повысила цену.
— Ну? — спрашивает Джеральд. — Сколько?
— А сикорько нузно на одну понюску? — отвечает Шелковая Панда вопросом на вопрос. Очень, мать его так и так, зловещий встречный вопрос.
— Любимые старые клиенты, — напоминает ему Джеральд. — С самого основания твоего заведения. Не забыл?
— Моя не забыра, — кивает тот. — Как мозно? Моя не забыра. Но врасти закона на
Я в ответ только киваю.
— Ну? — спрашиваю я.
В общем, заканчивается все тем, что нам придется-таки смириться с сорокапроцентным повышением. Из чего следует, что мы передаем ему четыре сотни баксов, а получаем каких-то сраных два грамма, которые никак не стоят таких гребаных денег, даже с учетом того, что Шелковая Панда ни за что на свете не разбавит порошок чем-нибудь вроде рыхлителей для теста или составом для чистки кафеля ради лишних тысячи процентов прибыли, как это делает кое-кто другой.
Джеральду действует на нервы китайская музыка, тренькающая из динамиков вертака CD. Китай, говорит он, это лес из миллиарда деревянных ушей. Двух миллиардов, поправляю я его. Деревянное ухо — понятие фигуральное, возражает он. На каждого по одному. Выходит, миллиард. Ну, фигуральное так фигуральное, соглашаюсь я. Чего сразу-то не сказал?
Из кухни выплывает Шелковая Панда и протягивает мне ламинированную винную карту, в которую завернуты наши два грамма. Я не разворачиваю ее, а просто поворачиваю, словно чтобы посмотреть на перечень десертных вин, и опускаю на колени, и незаметно сдвигаю бегунок зиппера вниз, мимо шардонне и рислингов, а когда застегиваю молнию обратно, пакетик лежит уже у меня в штанах. На улице перед входом в ресторан одна из сестер Шелковой Панды шлепает кого-то из своих отпрысков и ругает его на чем свет стоит по-китайски за то, что тот рассыпал рис, которого он вовсе не рассыпал и который она сама исподтишка подкинула на пол. Шелковая Панда всегда требует, чтобы воспитание было строгим, так что его сестра шлепает своего отпрыска в порядке родительского контроля. Налицо пример серьезной, без дураков, патриархии. Я кладу сдачу в карман.
— Не постучать ли нашими бритвами? — предлагаю я Джеральду.
— Ага, еще как постучать, — соглашается он.
Мы удаляемся в туалет с силуэтом джентльмена в цилиндре на двери. Туалет относится к «Бамбуковой Роще», которая находится в том же здании, что и «Шелковая Панда», и принадлежит шурину Шелковой Панды, Фенгу, и именно здесь самые сибко-сибко рюбимые и старые криенты Шелковой Панды пробуют его товар, ибо он ни в коем случае не допускает, чтобы этот товар пробовали в его собственном туалете. Смельчаков, рискующих пробовать его в туалетах Шелковой Панды, утверждает Билли Стенвей, рано или поздно подают в маленьких бамбуковых плошках в составе дымящегося юм-ча по субботам.
Джеральд снимает зеркальце с верха перегородки, отделяющей кабинку «ЗАТРАХАЛИ ВО ВСЕ ДЫРКИ» от кабинки «ОТСОСИ, ПАДЛА», где мы всегда его храним, размещает рядом с раковиной, выкладывает на поверхности несколько дорожек, и мы вынюхиваем их все, а остаток подбираем и слизываем с пальцев, что считается зазорным и даже, мать вашу, непристойным, но, блин-тарарам, что нам еще остается делать при сорокапроцентном повышении цен?
После этого Джеральд наклоняется и смотрит на свое отражение в зеркальце, и, я полагаю, извечная взъерошенность его волос мгновенно проходит, поскольку он начинает вслух рассуждать о том, какие интеллигентные и почтенные люди эти колумбийцы и что они сполна заслужили этой, как он его называет,
Мы вытираем лица и выходим из туалета в зал «Бамбуковой Рощи». Проходя мимо старого Фенга, я хватаю его за руку.
— Удобства у тебя — высший класс, Фенгстер, — говорю я ему. И Джеральд тоже оттопыривает большой палец вверх:
— Воодушевляюще. Мировой уровень. Знаешь, до знакомства с тобой я верил россказням о том, что ты так себе, хреновый шурин. Но ты камня на камне не оставил от этих предубеждений — с такими-то удобствами!
И Фенг, которого вообще-то достали самые сибко-сибко рюбимые старые криенты его шурина, оккупирующие его сортир, запирающие дверь, просунув ножку стула в дверную ручку, и орущие «Занято!» сквозь силуэт джентльмена в цилиндре его законным посетителям, имеющим законное право и веские причины посетить означенный сортир, только отворачивается и смотрит сквозь ботанически безграмотную бамбуковую рощу, которую я намалевал на его витрине, на почти пустую Литтл-Бурк-стрит, и говорит: «Сапасиба, сапасиба». Фенга еще нельзя считать полноценным китайцем цивилизованного мира; в крови у него все еще сохранилось привитое тоталитарным государством унижение, он все еще держится по-крестьянски, и ему не хватает гордости и самоуважения, чтобы коленом под зад вышвырнуть обдолбанных ублюдков из своего ресторана.
Вернувшись за столик номер четырнадцать под трахающихся славного и позорного драконов, Джеральд пытается возобновить старый спор, оглянувшись на них и заявляя: «А ну, засади ей, Красный!» — после чего оглядывается на меня в ожидании возражений. Джеральд полагает, что самец — красный дракон. Я же полагаю таковым зеленого. Мы спорили на этот счет черт знает сколько раз. Обращаться к Шелковой Панде, чтобы тот рассудил нас, не имеет смысла, поскольку он вообще не разделяет нашей идеи о том, что они трахаются, а утверждает, что это бьются за власть Слава и Позор, несмотря на то, что любому ясно: какая там битва — траханье и все тут. Можно, конечно, спросить одну из Пандиных внучек: «Кто там у них кого делает на картинке?» — Джеральд сделал так однажды — но только тогда тебе, скорее всего, придется жениться на ней, дабы избежать позора. Чтобы отделаться от Джеральдового трепа на эту тему, я даже пошел на то, что предположил, будто драконы, возможно, гермафродиты. Сегодня я просто не обращаю на него внимания.
— Дери ее, Красный, дери! — говорит он своему дракону. Я оглядываю ресторан, словно меня интересуют другие посетители.
Входящий в означенную сумму заказ появляется сначала с горькой «Кроной» и кусочками свинины и креветок с каким-то уму непостижимым овощным гарниром — тоже с «Кроной», разумеется. И в голову приходит мысль, что это, возможно, не полноценный юм-ча, ведь Шелковая Панда готовит юм-ча только в обеденное время. Гораздо более вероятно, этот юм-ча приготовлен из недоеденных остатков чужих обедов — вот как наплевательски относится Шелковая Панда к требованиям гигиены.
Впрочем, недоеденные объедки чужих обедов — это как раз то, что нам нравится, решаем мы с Джеральдом. Есть подогретые объедки чужих обедов здесь куда безопаснее, чем специально приготовленный юм-ча, представляется нам с Джеральдом. Специально приготовленный юм-ча, возможно, состоит преимущественно из кусков проваренных посредников — вроде того специально приготовленного юм-ча, который подали Билли Стенвею, моему напарнику по части вывесок, который приторговывает кокаином Шелковой Панды в китайском квартале Футскрея. Выходит, он и сам заделался посредником, но только уже после Шелковой Панды.