Жестяные игрушки
Шрифт:
Поэтому вполне естественно, что я пишу письмо мистеру Гофу Уитлему и говорю ему, что собираюсь его убить. Потому что это он главныйсукинсын м-ра Кэррола, и, возможно, я и не смогу его убить, но уж немного страха и ненависти напущу.
Я беру папину пишущую машинку «Бразер», которая едва не отрывает мне руки своим весом, когда я снимаю ее с высокой тумбочки в кабинете, И я печатаю это письмо одними указательными пальцами, елозя ими по клавиатуре в поисках нужной буквы..
Мистеру Гофу Уитлему, хрену собачьему.
Время пришло, детка. Правда пришло. И вот как ты умрешь.
Убрав тебя, я как-нибудь ночью залезу к тебе в дом или в парламент и украду твоих детей. Одного я для разминки утоплю в аквариуме. Надеюсь, что у тебя несколько детей. И еще, что у тебя есть аквариум. Страшная эта штука, аквариум, если смотреть на него изнутри.
Остальных я украду. Посмотрим, как тебе это понравится. Твои дети пропали, и ты не знаешь куда. Может, ты покончишь с собой. Потерпи. Не надо. Я скажу тебе, куда они попадут. Я продам их какой-нибудь запрещенной секте. Ну, из тех, что трахаются с детьми, и жгут свечи, и поют песни о том, каким говном будет жизнь для того, кто не с ними. И для твоих детей тоже. Ищи их как дурак, мистер Уитлем. Тебе их никогда не найти.
Положил на тебя,
Хантер Карлион.
Я опустил это письмо в ящик на углу нашей улицы. Возможно, я совершил ошибку. Да и подписаться по-взрослому, с завитушками, тоже, возможно, было ошибкой.
Представители нашей хрупкой и прекрасной демократии, то есть Австралии, объявили о своем приходе, ногой распахнув нашу заднюю калитку, и покашляв со стороны южного угла нашего дома, и покашляв со стороны северного угла нашего дома утром на Пасху, когда мы с папой устраивали ленч с барбекю у нас в саду, пригласив в гости «Вольво»-мужа с «Вольво»-женой и представителя «Форда» из Далласа. Это была не та «Вольво»-семья, что во время войны за мачете. Та семья вернулась к своим далеким северным Рождествам. Это была семья через две «Вольво»-семьи после них. Эта «Вольво»-семья была старше и жирнее.
Шведы и американцы не претендуют на место в моем прошлом, а я не претендую на место в их будущем. Поэтому цвет моей кожи их не беспокоит. Им нравится этот Пасхальный ленч со мной и с папой под нашими пальмами в этой странной и далекой, покупающей грузовики стране.
Однако вдруг из-за углов нашего дома появляются люди в костюмах. Точнее, они стоят там, прислонясь к углам, и покашливают, давая нам знать, что они там. И стоят в раскрытой нараспашку задней калитке, давая понять, что они здесь и что они открывают все ногой нараспашку. Что они нас окружили. Трое. Каждый из них согнул правую руку в локте так, что кисть находится где-то за правым ухом, и в руке этой, как раз за этим правым ухом, зажат револьвер дулом вверх. Этакая официально санкционированная поза. Или подсмотренная в каком-нибудь голливудском боевике. На всех троих зеркальные темные очки — несмотря на то что все небо в цепочках темных грозовых туч. По одному вышли из-за углов дома, а третий распахнул заднюю калитку ударом почти-кун-фу.
— Кто из вас тут Хантер Карлион? — хочет знать мастер почти-кун-фу, распахнувший нашу заднюю калитку своим
— Вы? — тычет он в Деррила, неудачника лет двадцати пяти, посланного «Фордом» на край света, который как раз только что рассказывал нам про разгул преступности в Далласе, о праве на ношение оружия, и о ношении этого оружия, и о том, как это оружие наставляют на лоботрясов-мексиканцев на принадлежащей его отцу стоянке грузовиков в Далласе, когда эти лоботрясы-мексиканцы напрашиваются, чтобы на них наставляли это оружие, что происходит в среднем раз в две недели. Так вот, этот Деррил стоит, подняв обе руки вверх, и лепечет: «Не стреляйте, Боже, только не стреляйте. Это не я. Я американец», — и наверняка показал бы на меня, если бы его руки не были заняты над головой, так что он может только кивнуть в мою сторону.
— Вы? — тычет он в папу, который стоит рядом со мной с бутылкой пива в руке, и чуть разжимает руку, и бутылка скользит в его пальцах до тех пор, пока пальцы не сжимаются на ее горлышке, и он перехватывает ее так, что это уже не просто дубинка, но палица, а сам он прикидывает возможность размозжить черепа трем стоящим с трех сторон вооруженным мужчинам, чтобы его при этом не изрешетили пулями. — Вы? — Отец продолжает прикидывать в уме.
Мужчина у задней калитки не спрашивает «Вольво»-жену, не она ли Хантер Карлион. Меня он тоже не спрашивает. Продолжая держать револьвер дулом вверх у правого уха, он делает пару шагов от калитки и своим почти-кун-фу с размаху бьет начищенным до блеска черным ботинком по цветочному горшку. Горшок падает и разбивается, рассыпав землю по мощенной кирпичом дорожке. Помимо земли на кирпичи высыпаются кое-какие мои пластмассовые игрушечные звери — я уже сам забыл, когда спрятал их в этом горшке. Петух, две коровы и жираф.
— Так кто здесь Хантер Карлион? — спрашивает он.
— А что? — интересуется папа. — Он разгромил ваш сад?
Мастер почти-кун-фу опускает свой пистолет так, что тот смотрит теперь отцу в живот, сдвигает свободной рукой зеркальные очки на лоб и склоняет голову набок.
— Нет, умник. Он не громил ничьих садов. Он угрожал убить нашего Премьер-министра. Он угрожал похитить его детей. Что вам и так известно, если он — это вы. Так вы — это он?
Папа смотрит на меня так, как он редко на меня смотрит: заломив бровь и приоткрыв рот в неприкрытом восхищении. Тут я понимаю, что он вот-вот бросится на этого человека.
— Не надо, — говорю я ему.
— Поше прафетный! — шепчет «Вольво»-жена «Вольво»-мужу и хватает его за рукав лимонного цвета. — Премьер-министра!
— Джентльмены, джентльмены, — вмешивается Деррил. — Позвольте напомнить вам, что сегодня день, когда наш Господь воскрес. — Он все еще стоит, подняв руки над головой, но теперь они повернуты ладонями к папе и мастеру почти-кун-фу; и ладони эти вспотели от волнения.
— Чего? — спрашивает мастер почти-кун-фу у этого Деррила. — Чего?
— Не забывайте, джентльмены. Ведь день-то сегодня какой? Сегодня годовщина того дня, как наш Господь воскрес, — объясняет ему Деррил. — Ну, воскрешение, — делает он еще одну попытку.
— Какое отношение имеет это к тому, кто здесь Хантер Карлион? Или это вы?
— Нет… Черт, нет, — пугается Деррил.
— Ну тогда и молчите. И про Господа нашего… и вообще про кого угодно, если это не Хантер Карлион, — говорит ему мастер почти-кун-фу.