Жестяные игрушки
Шрифт:
— Это он, — говорит Деррил. На этот раз он набирается храбрости и опускает руку, указывая прямо на меня. — Вот этот, тощенький.
Мастер почти-кун-фу, уже одержавший победу над нашей задней калиткой, одолевший цветочный горшок и тем самым выказавший себя закаленным бойцом и, можно сказать, безжалостным убийцей, переводит взгляд на меня и сразу сникает, словно он надувной и кто-то вынул из него пробку. Он смотрит на меня. Он сплевывает в нашу клумбу гидрангий. Он переводит взгляд на Деррила, который дважды в неделю угрожает пистолетом всяким там латиносам, поддерживая порядок на папашиной автостоянке.
— Мальчишка? — спрашивает он, — Этот мальчишка — Хантер Карлион?
—
Мастер почти-кун-фу убирает пистолет в кобуру под мышкой, и остальные двое следуют его примеру. Вид у этого трио так себе. Они явились за убийцей. А получили мальчишку.
— Я специальный агент Дин Фриберг из Австралийской Службы Безопасности и Разведки. Это мои помощники. Тоже специальные агенты. — Он машет рукой сначала в сторону северного угла дома, потом южного. Двое других кивают, оставляя в воздухе вертикальные полосы смазанных отражений сада, забора и грозовых туч в своих зеркальных очках.
Специальный агент Дин Фриберг лезет в нагрудный карман своего пиджака и достает пластиковую карточку-удостоверение с небольшой, с почтовую марку размером, фотографией головы, которая, вполне возможно, принадлежит и ему, Он выставляет руку с этой карточкой в нашу сторону, повернув эту маленькую голову лицом к нам. Отец не делает ни шага, чтобы убедиться в том, что маленькая фотографическая голова действительно принадлежит мужчине, который держит ее в руке. Ее вполне достаточно, чтобы знать, что тираны под названием Демократия воцарились, и наняли себе мордоворотов семь-на-восемь, и назвали их «специальными агентами», чтобы те охраняли это их царствование. И купили для своих мордоворотов семь-на-восемь одинаковые костюмы. И облачили себя властью сфотографировать этих своих мордоворотов семь-на-восемь в одинаковых костюмах, и наклеить эти фотографии на пластиковые карточки, и закатать их в ламинат, словно закатывание в ламинат их портретов в одинаковых костюмах дает им право делать что угодно. Моему отцу не обязательно смотреть на закатанный в ламинат фотокадр, чтобы понимать, что этот человек — орудие воцарившегося тирана.
Дин Фриберг видит, что его карточка отцу неинтересна. Он пожимает плечами и убирает ее в нагрудный карман. Потом смотрит на папу и тычет пальцем в мою сторону.
— Ваш парень, используя для этого почтовое ведомство Австралии, прислал Премьер-министру письмо с серьезными угрозами. Это может квалифицироваться как ряд правонарушений. Самым серьезным из которых является… мятеж.
— Детский мятеж, — подает голос человек у южного угла нашего дома.
Дин Фриберг хмуро поворачивается к нему.
— Ну, парень-то явно несовершеннолетний, — объясняет тот.
Дин Фриберг морщится. Вид у него изрядно разочарованный.
— Детский мятеж, — тихо повторяет он.
Он опускает свои зеркальные очки обратно на глаза и смотрит на меня.
— Детский мятеж. — Взгляд на папу. — Серьезный случай детского мятежа, — впрочем, по голосу ясно, что детский мятеж мало его воодушевляет. Он явно надеялся встретить тут полномасштабный, взрослый мятеж, но тот как-то сразу съежился до размеров детского. На случай которого, вероятно, имеется какой-нибудь скрипучий английский закон восемнадцатого века, основанный на прецеденте восемнадцатого же века, когда они там посылали детей в угольные шахты, а какой-нибудь страдающий клаустрофобией несовершеннолетний с визгом отказался туда лезть. Закон, который наверняка не приводился в действие с тех пор, как кайзер перекраивал Европу.
— Он написал нехорошее письмо Гофу Уитлему? — спрашивает папа. — Парень написал нехорошее письмо своему
— Мистер Карлион, — говорит Дин Фриберг. — Понятие «нехорошее письмо» ни в коей мере не исчерпывает того, что накропал ваш юный Хантер. Он выдвинул ряд опасных, я бы сказал, нечеловеческих угроз. — Он лезет во внутренний карман своего пиджака и достает мое письмо. Разворачивает его и снова поворачивается к отцу. — Один из премьерских секретарей сильно встревожился, прочитав это. Его пришлось отпаивать валерьянкой. Это дело опасное, мистер Карлион. Все письмо так и пышет ненавистью. И даже если по этому делу не будет выдвинуто никаких официальных обвинений, а я еще сильно подумаю, как быть с этим. Мне кажется, письмо свидетельствует о серьезных проблемах с психикой этого мальчика, которые необходимо искоренить. — Он делает шаг к отцу и протягивает ему письмо. Отец берет у него письмо и углубляется в чтение.
— Сдобная пышка, — усмехается он. — Сдобная, черт подери, пышка. — Он продолжает читать. Дочитав, он несколько раз кивает, потом складывает письмо и возвращает его Дину Фрибергу.
— Откуда вы сегодня? — спрашивает он у Дина Фриберга. — Вы и ваши люди?
— Из Канберры. А что?
— Как вы сюда попали?
— На самолете. Мы прилетели. Какая разница… ну и что?
Отец не обращает на этот вопрос никакого внимания. Он поворачивается ко мне.
— Ну, Хант, вот тебе житейский урок. Нам обоим. Ты погрозил Премьеру пышкой, и из Канберры на самолете прилетели люди с пистолетами. Пистолетами и зеркальными очками. Ради Бога, не вздумай показать ему оладью, а то на наш город сбросят атомную бомбу. — Он по очереди смотрит на троих типов, окруживших нас. — Вот спасибо, — говорит он им. — Если бы не вы, я бы не знал, за кого голосовать на следующих выборах. Нет, правда, не знал бы. — Голос его звучит разочарованно. Он опускает взгляд на свои серые пластиковые сандалии. — Если бы я не был заинтересованным лицом, я бы получил большое удовольствие, глядя на то, как вы вламываетесь в эту калитку, и мочите этот несчастный горшок, и называете письмо моего сына полным ненависти. Письмо, в котором все недобрые мысли задуманы и отточены вашим же братом. Но раз я заинтересованное лицо, — вздыхает он, глядя на Дина Фриберга, — то мне этого не дано.
— Мы свободны? — Это «Вольво»-жена; она тянет «Вольво»-мужа за рукав лимонного цвета, пытаясь вывести его из ступора.
— Что? — спрашивает ее Дин Фриберг.
— Теперь, когда вы нашли его, — она показывает на меня, — мы свободны?
— Идите, — говорит ей Дин Фриберг. Они срываются с места и, волоча за собой на буксире Деррила, спешат к калитке. Проходя мимо человека у северного угла дома, «Вольво»-муж оборачивается и вяло машет нам рукой — как мне кажется, в знак извинения, что бросает нас в такую минуту.
Их уход освобождает отца от социальных условностей. Теперь ему нужно считаться только с мужчиной у северного угла дома, и с мужчиной у южного угла, и с этим Дином Фрибергом. С людьми, которые прилетели сюда на самолете, потому что я написал письмо.
— Вы, идиоты гребаные, — говорит он им. — Жалкие, летающие туда-сюда на самолетах полицейские собачки, которых научили ходить на задних лапах. Трио Дина-Мать-Его-За-Ногу-Фриберга. Головожопая свора, орудие тоталитаризма. Недоумки гребаные. Бедный парень пишет письмо Премьер-министру, и на него насылают трио Дина Фриберга. Полоумные мордовороты — вот кто нужен нашему Премьеру. Дин Фриберг и его суперкоманда мудаков. Козлы гребаные. — Он отшвыривает пивную бутылку, которую до сих пор держал за горлышко, она падает на кирпичную дорожку и разлетается фонтаном осколков и белой пены.