Жгучая тайная страсть. Личный театр Эдуарда Тополя

Тополь Эдуард Владимирович

Иткинд садится возле «могилы» умершей Веселины.

Весна моя, послушай меня… Я расскажу… Я же раввин, я знаю, что ты еще здесь и слышишь. Да, я убежал тогда с экзамена на скульптора, я же никогда не видел голую натурщицу. Но потом я пригласил одну молодую еврейку в лес, мы поехали на Яузу, я взял с собой корзинку с едой и вином, и, когда мы выпили, я попросил ее раздеться. Она была красивая. Не такая, как ты, но тоже красивая и молодая. А потом я снова пришел в училище к Волнухину, и целый месяц лепил эту натурщицу. Профессор не мешал мне. Он ничего не говорил, только издали смотрел, как я работаю. И когда я закончил,

он тоже ничего не сказал. Вызвал фаэтон, погрузил мою скульптуру и повез ее к Максиму Горькому. Горький уже тогда был знаменитым писателем. И Горькому так понравилась моя работа, что они вдвоем поехали к московскому градоначальнику просить разрешить мне учиться в Москве. «Еврей – талантливый художник?! Не может быть! – сказал градоначальник. – Евреи могут быть талантливы в коммерции, это я понимаю. Но не в искусстве!» И он отказал самому Горькому! Можешь себе представить? Но я остался в Москве – нелегально. Днем я работал слесарем, ночью лепил и жил то здесь, то там, и скоро стал знаменитым, правда! Потому что Горький ходил везде и говорил: «Иткинд, Иткинд, Иткинд…» И он сделал меня знаменитым. Люди стали покупать мои работы, даже Савва Морозов купил мои работы! А потом была революция. Ой, как я обрадовался! Теперь я мог свободно жить в Москве – полиции уже не было! Правда, скоро начался голод. Ну и что? Все равно я много работал. Вдвоем с Мариком Шагалом мы работали в Малаховке, в колонии для детей, и художниками в театре «Габима» у Соломона Михоэлса. И я сделал тогда свои лучшие вещи. Сорок две мои скульптуры были в 1918 году на моей выставке в «Габима», Марик Шагал назвал меня Ван Гогом в скульптуре…

Во время его рассказа медленно, очень медленно гаснет свет – так, словно он, сидя над могилой Веселины, рассказывает до вечера и даже ночью…

Картина восьмая

1956 год, Алма-Ата, подвал городского театра.

Много деревянных коряг и несколько скульптур Весны, а также бюсты Джамбула, скульптура «Жертва фашизма» и др.

При свете электрической лампочки Иткинд – ему уже 86, он крепкий, но меньше ростом, худой, длинноволосый, с большой седой бородой – негромко работает с деревянной колодой: резцом, стамеской и молотком делает очередную Весну.

Старенький радиоприемник – радиоточка – висит на стене и передает местные новости.

ЖЕНСКИЙ ГОЛОС ПО РАДИО: Говорит Алма-Ата! Передаем последние известия. В партийных организациях нашей республики идет широкое обсуждение статьи «Почему культ личности чужд духу марксизма-ленинизма», опубликованной в газете «Правда» и посвященной результатам ХХ съезда КПСС. Культ личности означает непомерное возвеличение отдельных людей и преклонение перед ними, говорится в статье. Подобные неправильные представления о человеке, а именно о Иосифе Виссарионовиче Сталине, сложились и культивировались у нас много лет. Игнорирование Сталиным норм партийной жизни, единоличное решение им вопросов приводило к нарушениям революционной законности и к необоснованным репрессиям…

Неслышно входит молодой казах, театральный Художник.

Некоторое время слушает радио и наблюдает за работой Иткинда.

Потом медленно обходит и осматривает одну скульптуру за другой.

Иткинд замечает его и прекращает работу.

ЖЕНСКИЙ ГОЛОС ПО РАДИО (продолжая): Собрания партийного актива одобряют и признают

правильность принятых Центральным комитетом мер по борьбе с чуждой марксизму-ленинизму теорией культа личности…

Художник выключает радио и останавливается возле Иткинда.

ХУДОЖНИК. Вы кто?

ИТКИНД (поспешно, с акцентом). Я это… Я маляр в этом театре. Я размалевываю задники декораций, помогаю главному художнику.

ХУДОЖНИК. И давно?

ИТКИНД. Уже два года. Извините, а ви кто?

ХУДОЖНИК. А эти скульптуры вам художник заказал? Для спектакля?

ИТКИНД. Нет, это я для себя просто так делаю, по ночам, когда никого нет в театре. А ви кто?

ХУДОЖНИК. Так это вы даете городским шоферам три рубля на водку, чтобы они привозили сюда карагач и всякое дерево?

ИТКИНД. Но я никому не мешаю, мне директор разрешил, честное слово!

ХУДОЖНИК. И вы тут живете? Под лестницей, мне сказали.

ИТКИНД. Да, товарищ. Но я никому не мешаю, честное…

ХУДОЖНИК (перебивает). Подождите. Я тут новый главный художник театра. И я посмотрел свой штат. Там написано: маляр Исаак Иткинд. Это вы?

Иткинд молчит.

Художник поднимает мешковину, накрывающую какую-то скульптурную композицию. Это макет: на гипсовом постаменте фигура Сталина из папье-маше и широкая, под 45 градусов, гипсовая дорожка к нему, густо выложенная маленькими раздавленными черепами.

Что это?

ИТКИНД (поспешно). О, это только проект, фантазия…

Художник молчит.

Это я давно сделал. Памятник жертвам репрессий. Сейчас это можно, наверно…

ХУДОЖНИК. Да, это и есть культ личности… А вы… Гениальный Иткинд, Ван Гон в скульптуре! Я изучал вас по истории искусства, в Суриковском институте. Коненков, Эрзя, Иткинд. Нас водили в Пушкинский музей, я видел вашего умирающего Пушкина. Мы плакали всем курсом. Но вы знаете, что там написано на постаменте?

Иткинд молчит.

Там написаны годы вашей жизни. Кажется, 1870 тире 1937.

ИТКИНД. 1971…

ХУДОЖНИК. Может быть. За что вас арестовали?

ИТКИНД. За то, что я японский шпион. Я продал Японии секреты Балтийского военного флота. Ви можете в это поверить?

ХУДОЖНИК. И сколько вы отсидели?

ИТКИНД. О, совсем мало – семь лет. В сорок четвертом, в Акмолинске, меня за старость выгнали из лагеря.

ХУДОЖНИК. А почему вы не вернулись в Москву?

ИТКИНД (пожав плечами). Зачем? Там у меня никого нет. Когда меня арестовали, сын от меня отказался, а свою жену я сам похоронил в Акмолинске, в песках.

ХУДОЖНИК. И где вы были все эти годы? Здесь? В Алма-Ата?

Иткинд молчит.

А, я знаю! Это вы несколько лет жили за городом, в землянке за Головным арыком? Да? И делали там гномов из карагача. Мой брат с пацанами звал меня посмотреть, но я уехал в Москву учиться.

ИТКИНД. Это были не гномы. Я делал Весну и Паганини…

ХУДОЖНИК. Извините… (Снова осматривает композицию «Жертвам репрессий», после паузы накрывает ее мешковиной). Знаете что? Вы не Ван Гог. Вы Шекспир в скульптуре. Идемте отсюда, мастер! Хватит с вас приключений. Это Москва сделала вас японским шпионом. А мы, казахи, вернем вас искусству.