Жи-Ши
Шрифт:
– Режиссер курит сигару;
– Модельер забралась к Промоутеру на плечи;
– Телеведущая поправляет макияж Телеведущей;
– Политик со следами помады на лице;
– Плюс – еще полтора десятка фриков.
Обычно меня мало волнуют движения коллег. Я никому не завидую, и учиться мне не у кого. Я одиночка. Чертовски талантливый и везучий одиночка. Но в этом случае любопытство пересилило. Когда в одном углу вдруг засверкали десятки фотовспышек, и с каждой секундой к ним добавлялись новые блики. Будто фейерверк взорвался. Я ринулся туда, расталкивая локтями надменных педерастов и прочих расфуфыренных манекенов полусвета. То, что я увидел, возможно, было бы похоже на расчитаный пиар-ход, уже не раз использованный, если б не энергетика, которая витала над всей сценой. Происходящее было так развратно, одновременно
Слава выскочил откуда-то между ног у официанта и принялся разнимать подруг. Как нелепо, неумело и бессильно он это делал. Затворы защелкали с удвоенной скоростью. Слава что-то кричал, дергал за волосы брюнетку, хватал Белку за шею, будто готовился играть кульминационную сцену «Отелло». Она нехотя, всем своим видом давая понять, что подчиняется обстоятельствам, прервала блаженство и, плавно, будто лебедь крылом, отвесила ему звучную пощечину. Затем взяла за руку подругу и так же неторопливо пошла к выходу. Они были похожи на двух больших птиц, которые вышагивали и парили одновременно. Все молча расступились перед ними. Проходя мимо меня, он стрельнула из-под ресниц своими лукавыми искорками и на секунду прижалась губами к моей щеке:
– Не принимай всерьез, – прошептала она.
И чмокнула в ухо. Первый раз за все время нашего знакомства. Она ушла, а поцелуй еще долго колебал мою барабанную перепонку.
Она постоянно куда-то улетала. Челябинск, Томск, Швеция, Антарктида, Шамбала… Каждый уик-энд она играла «заказники» по стране. Она становилась популярной. Ее хотели.
Бесконечными назойливыми звонками я наконец вырвал запятую в ее плотном графике и сумел вытащить в кино, на «Необратимость» Гаспара Ноэ. То был жесткий фильм с девятиминутной сценой изнасилования Моники Белуччи. Когда-то давно он шел в прокате, но я не успел посмотреть. А тут обнаружил фильм в ретроспективном показе и понял, что хочу посмотреть его вместе с Белкой.
– А-а-а! Только ты меня понимаешь! Я хочу увидеть этот фильм! Все рассказывали мне про него и все отказались идти смотреть! – в ее голосе снова слышался восторг, приглушенный легкой болезненностью, – вчера отравилась устрицами, целый день блюю дальше, чем вижу…
Она повторила эту фразу несколько раз. Должно быть, «блюю дальше, чем вижу» – новинка в ее лексиконе. Меня умиляло это отношение к жаргонным выражениям. Так поступают дети: услышав понравившееся словечко, не выпускают его изо рта, пока не зажуют в кашу. Еще так женщины обращаются с вещами: накинутся на новую блузку и таскают ее повсюду, пока не разонравится… Впрочем, таким же образом они поступают и с мужчинами… Она материлась много, сочно, безграмотно и ужасно вульгарно. Но, в сочетании с ее невинным лицом и обезоруживающей улыбкой, выражения становились крылатыми, их хотелось целовать, поскольку они слетали с ее губ. Чего ей недоставало для приема в высшую лигу матершинников, так это толики чувства меры, которое редко развивается у людей в ее счастливом возрасте. Ведь если пятьдесят раз за пять минут употребить слово «блядь», значение каждой буквы «б» уменьшается с очередным повторением.
Устрицы выплыли, и следующим вечером мы встретились в кинотеатре.
В этот раз она выглядела по-человечески. В борьбе пищевого отравления с гламурным лоском победило отравление. Ей невероятно шла бледность, почти полное отсутствие косметики, болезненная худоба… От этого глаза светились еще ярче, и вся она грацией и природной пластикой напоминала юную цаплю с большой головой на тонкой шее. Она пришла без каблуков
Я купил себе пиво, а ей отвратительный попкорн, и мы вошли в зал.
Фильм действительно оказался очень жестким. Жестокость некоторых сцен разрушала даже цельнометаллический жилет моего цинизма, а ее реакция… неожиданно удивила меня. Я ожидал увидеть любую маску, все, кроме искренности. Она так трогательно и беззащитно переживала насилие, так вздрагивала, зажмуривалась и прижималась ко мне. А потом так непосредственно шепотом обсуждала со мной беспомощно свисающий член Касселя в постельной сцене с супругой… Когда мы вышли из зала, я смотрел на нее совсем другими глазами. Я впервые видел не самовлюбленный, прагматичный и приземленный сексуальный объект, а человека, который умеет искренне переживать и к которому я мог бы испытать нежность.
Выражение «утренний стояк», которое она произнесла неподражаемо уморительно, еще вертелось у меня в голове, а она уже торопилась проститься. За ней подъехала подруга. Та самая, с которой она целовалась на вечеринке Журнала. Анка. Тогда мы познакомились.
– Папарацци Агеев, – представила меня Белка.
– Как интересно, – Анка церемонно пожала мне руку. – Вы, наверное, настоящий герой? Гоняетесь за звездами, лежите в засаде?
– Вы смотрите слишком много фильмов. В России папарацци лежат на печи, изредка путешествуя в ресторан и в туалет. У нас звезды сами гоняются за фотографами. Догоняют, отлавливают и принуждают себя фотографировать. Так что называйте меня просто – светский фотограф…
– Рада знакомству, светский фотограф, – Анка махнула рукой на прощание.
А Белка всегда прощалась со мной слишком быстро.
На следующий день произошло то, чего еще никогда не происходило в истории наших отношений: раздался звонок и на моем телефоне определился ее номер. Она звонила мне! Не я ей! А она мне! Я с волнением взял трубку. Она благодарила меня за вечер и говорила, что получила большое удовольствие от совместного просмотра. В ее голосе звучала искренность, которая растрогала меня. Сентиментально? Да, черт возьми! Как в жизни…
Я предложил продолжить совместные походы в кино. Она согласилась. Этот процесс можно было не откладывать, через несколько дней стартовал кинофестиваль «Большие кинОМаневры», который организовывал мой друг, промоутер Че.
Открывалось мероприятие новым фильмом, с участием ее любимого Колина Фарелла. Но злая работа безапелляционно претендовала на ее время, она никак не успевала на тот сеанс. «Работа, работа…» – она все время говорила о ней. Признаюсь, я ненавижу слово «работа», у этого слова корень – «раб», а я всегда любил делать только то, что доставляло мне удовольствие. Часто мои удовольствия приносили мне неплохие деньги. Со временем я окончательно запутался в разнице между понятиями «дилетант» и «профессионал». По привычке, считая себя дилетантом, я многие вещи делал лучше людей, считавшихся в этих областях признанными профессионалами. А когда легкое увлечение фотографией вылилось в большие гонорары, я окончательно перестал сомневаться насчет самоопределения. Теперь я лишь искал и получал удовольствия. А деньги сами выбирали меня.
В ту весеннюю пору, когда речь заходила о ней, я испытывал потребность отчаянно выпендриваться и производить впечатление. Пятью месяцами позже, когда речь заходила о ней, я уже готов был абсолютно на все, что в человеческих силах. А тогда, в формате пускания пыли в глаза, я уговорил Че сделать дополнительный, ночной сеанс фильма и с нетерпением ожидал ее в фойе мультиплекса «Пять звезд». Она снова появилась в образе простой студентки, который так мне импонировал. В опустевшем фойе ночного кинотеатра я в первый и в последний раз столкнулся с ее кокетством. Она присела на диван перед входом в зал, а я опустился на пол у ног и крепко сжал ее колени. Наши взгляды скрестились как перекладины известного религиозного фетиша. Никогда еще ее расширенные зрачки не приближались на такое опасное расстояние к моим, замутненным алкоголем, сдерживающим всех демонов параллельного мира. Я смотрел на нее оцепенело, не отрываясь и не моргая, а ее зрачки быстро бегали из стороны в сторону. Время замерло, люди и события перестали существовать, столкнулись влюбленность и кокетство, игра и жизнь, опасения и надежды. Наверное, в этот момент, я мог поцеловать ее, но промедлил, не решился и не поцеловал. Дурак. Другой возможности она мне уже не давала.