Жил-был Пышта
Шрифт:
А у Пышты сердце сжалось.
— Нет! Неправда! — крикнул он с гневом. Он твёрдо знал, что неправда, будто никому нет дела, если человек вырастет бурьяном — хоть срежь, хоть вытопчи.
— Что… неправда? — Анюта взглянула ему в глаза. Ей нужно было поскорей услышать, что всем, всем, всем людям есть дело до неё.
Но Пышта не умел ей этого сказать.
— Вот и сам молчишь, — сказала Анюта. — А вчера я нечаянно у Шныринской бабки корзину толкнула и моркву рассыпала. Я стала собирать, а она меня на всю улицу срамила: «Отец, кричала,
— Ты очень, очень кудышная и кчёмная, — сказал Пышта. — Честное пионерское!
Тоненькая холодная рука её дрожала.
— Ты озябла?
— Нет… — Анюта быстрым языком слизнула слезу со щеки. И улыбнулась: — А ты не можешь пионерское слово давать! Ты ещё не пионер!
— А я всё равно буду, — упрямо ответил Пышта. — Как перейду в третий класс, так меня и примут.
— А я уже… — сказала Анюта.
Они шли рядом по улице. Смеркалось. У здания Совета горел фонарь. Разговаривал громкоговоритель:
«Сотни семейств отпраздновали новоселье… Горняки добыли сверх плана тысячи тонн железной руды… Животноводы перегоняют стада к местам зимовок…»
— Скоро зима, — сказала Анюта. — Скоро уже все тракторы вернутся с полей на усадьбу. И начнётся ремонт техники. К весне, к севу. Раньше мой папка… раньше о нём даже в газетах писали, по радио говорили. Он работал лучше всех…
«…Комсомольцы на станции Петровка предотвратили порчу картофеля и овощей. По их сигналу…» — сказало радио.
— Нескладно как получается, — сказала Анюта. — Хорошие люди растят, а плохие — гноят.
— И зачем вообще на свете плохие люди? — спросил Пышта.
— Не знаю… — Анюта задумалась. — Слушай, ты думаешь, я злая? Не, просто во мне колючек много. Они даже меня саму колют. А ты сразу говори. «Я колючек не боюсь, не боюсь!» Мне станет смешно, и они спрячутся.
— Ладно, — кивнул Пышта. — А может, сговориться ребятам Советского Союза и переколотить все бутылки с водкой? Только жалко апельсиновый напиток с пузырьками, они рядом стоят…
— Нет, водку тоже нельзя, она от простуды полезная, — сказала Анюта. — Пусть бы её в аптеках продавали каплями или в таблетках…
Засветились окна в домах, а они всё ходили.
— А ты куда идёшь? — спросил Пышта.
— А ты куда? — спросила Анюта.
— Я никуда. С тобой хожу. Просто так.
— И я с тобой хожу, просто так, — сказала Анюта.
— Приходи в клуб, — сказал Пышта. — Пышто я сегодня буду выступать. А то завтра мы уже уедем дальше…
Глава 9. Помощник киномеханика
Пышта ходит по сцене за закрытым занавесом. Синее небо, звёзды и ракета закатаны в трубку, подняты к потолку, а с потолка спущен белый матерчатый экран для кино. Пыште то и дело говорят: «Стой на месте! Не отходи от верёвки!» — но он не может устоять, он волнуется. Ему доверено открывать занавес, тянуть за верёвку. А в занавесе есть дырочка — глядеть в зал. Пышта глядит. В зале шум. Мест уже не хватает. Мальчишки
— Да стой на своём месте, Пышта!
Пышта возвращается на свой пост. А вдруг занавес не откроется? Надо порепетировать! Он осторожно тянет верёвку. Публика разом затихает. В приоткрывшуюся щёлку зрители видят лохматого Женю, он стоит на плечах у Фёдора, под потолком вкручивает лампу поярче. И все видят Майку, она закалывает перед зеркалом косу.
— Закрой, закрой! — кричит Майка.
В зале смеются, аплодируют. На сцене ругают Пышту.
— Отойди от верёвки! Что ты прилип к ней! — требует Майка.
Пышта отходит от верёвки, глядит в гляделку. Он видит Анюту. Она входит в зал. Причёсанная голова поднята гордо на тоненькой шее. Белые банты — словно крылья вертолётов. Анюта подходит к подоконнику, и мальчишек как ветром сдувает вправо и влево — освободили место.
Майкин аккордеон пропел сигнал к началу. Сейчас будет лекция. Пышта потянул верёвку. Занавес открылся. В зале стало тихо. На сцену вышел Владик:
— Здравствуйте, товарищи!
— Здравствуйте, — сказала публика.
— Кто мне скажет, друзья, минута — это мало или много?
— Мало… Много… — зашумела публика.
А один мужчина ответил:
— Что — минута! Сморгнул глазом — и нет её.
— Ты, Пахомов, и сутки сморгнёшь — не заметишь! — поддразнили его молодые голоса, и весь зал засмеялся.
Лицо Пахомова показалось Пыште знакомым.
— Я позволю себе, — сказал Владик-докладик, — зачитать вам цифры. Из них вам всё станет ясно.
Пышта стал зевать. От длинных цифр он всегда зевал.
Владик читал длинные цифры красивым голосом. Запрокидывал голову, поднося листки с записями к очкам. Он словно пел по нотам. Пел цифры, цифры, цифры…
Заскучали все люди в зале. А одной старушке очень понравилось.
— Словно дьячок за упокой… — похвалила она.
— Надо выручать, — шепнул Фёдор.
— Давай вместе, — ответил Женя.
Но Владик ничего не услышал. Уж если он взялся петь свои цифры, он как птица глухарь — ничего вокруг не замечает.
Только он остановился набрать дыхания, как увидал у своего левого плеча Женю, а у правого — Фёдора.
— Мы с тобой, — шепнули они.
И победно громыхнули над залом, словно весенний гром, стихи Маяковского:
Я планов наших люблю громадьё…Смотрит Пышта — какое-то чудо делается перед ним в зале. Сто, может, миллион глаз прояснились, распахнулись, как окна весной, плечи у людей распрямились, головы вскинулись.
Читают Непроходимимы, а стихи звучат громово, словно не трое, а много людей говорят взволнованные слова. Да, конечно же, все молодые, все парни и девушки произносят вместе с ними. Как воины — присягу. Как пионеры — торжественное обещание.