Жил человек
Шрифт:
– Ой, а я и запамятовала, растерялась, - ахает Александра Петровна, проворно подбегает к шкафу и распахивает его.
– Вот, пожалуйста.
Обыкновенный продолговатый альбом, довольно увесистый - от вклеенных в него фотографий, заполнен разными, одинаково старательными ребячьими почерками.
Прикидываю, что все равно придется, очевидно, заночевать в Загорове и вечером можно будет полистать; в конце концов, и это ни к чему еще не обязывает...
– Софья Маркеловна у нас сама живая история, - с уважительной гордостью
– С первого дня в детдоме, музыку вела. И с Сергеем Николаевичем - с тех пор, как пришел сюда.
Выходит, подсчитываю мысленно, что Софья Маркеловна проработала в детском доме пятьдесят два - пятьдесят три года, ого! Перехватив почтительный взгляд, она подтверждает:
– Да, да, голубчик: месяц назад восемьдесят стукнуло.
– И медленно, сокрушенно поводит головой.
– Бывает же такое несоответствие! Один уходит в самом расцвете сил - ему и шестидесяти не было. А я, старая колода, живу. Демонстрируя пример ненужного долголетия.
– Софья Маркеловна, да как вы так можете!
– негодует Александра Петровна.
– Вам только жить, только отдыхать!
– Живу, куда денешься, - усмешливо и мудро говорит Софья Маркеловна и адресуется ко мне: - Насчет живой истории - тут, голубчик, Сашенька права. Пыхчу, как трактор - что правда, то правда. А помнить - все помню. Память у меня лет эдак на пятьдесят меня же и моложе. Так что если охота припадет - милостиво прошу ко мне. Я вам весь этот альбом прокомментирую.
– Неловко как-то, Софья Маркеловна, стеснять вас, - колеблюсь, но и не отказываюсь я. Старушка мне очень нравится, потолковать с ней, независимо от всего, конечно, интересно.
– Да бросьте вы эти китайские церемонии, - махнув рукой, увещевает она.
– Ныне вечером и зайдите. Найти меня больно легко: живу у самой почты. Спросите дом Маркелова, каждый покажет. Первый этаж и квартира первая. Живу, можно сказать, в родовом поместье.
– Почему в родовом?
– с ходу, как неопытный окунек, заглатываю я последнюю соблазнительную приманку.
– Отец у меня из купеческого сословия был. В наших же хоромах комнату мне и оставили.
– Утвердившись, что сказанное ею произвело впечатление, она с луч кавостью усмехается, подает бухгалтеру бумажку.
– Нака, Сашенька, удостоверь еще раз, что я - это я. А то умные люди сомневаются.
– Вы сходите, обязательно сходите, - настойчиво советует Александра Петровна, старательно дыша на печатку и старательно прикладывая ее к бумаге.
Софья Маркеловна неторопливо застегивает пуговиц ЕЛ пальто, повязывает шаль, грузно поднимается. Встаю тоже, чтобы подвезти ее до дома, она наотрез отказывается.
– Нет, нет, я самоходом. Врачи ходить велят. Когда тихохонько, я дышу нормально. Это уж нынче порезвилась лишку. Как вон воробей старый - весну почуяла.
Проводив ее, возвращается Александра Петровна, с порога начинает убеждать:
– Вот уж к
– И с чисто женской непосредственностью перескакивает: - Всю жизнь одна прожила. Так что настоящий дом у нее - тут, у нас.
– Семьи у нее не было?
– Нет.
Александра Петровна отвечает сразу, но в голосе ее - или мне это только чудится - звучит какая-то заминка.
– А у вас какая семья, Александра Петровна?
– теперь, чувствую, удобно спросить и об этом.
– О, у меня целый колхоз!
– смеется она, мягким и горделивым смехом своим окончательно снимая все мои первоначальные предположения.
– Два сына и дочка, уже большие.
Договариваемся, что альбом я заберу в гостиницу до завтра, Александра Петровна неожиданно предлагает, скорее даже просит:
– Давайте на кладбище зайдем. Это рядышком. И я пройдусь, после разговоров.
Вот уж чего не хочется! В последние годы что-то уж слишком часто приходится, по прямой необходимости, ходить по этой последней человеческой дороге; кроме того, такое посещение как бы подтвердит обязательства, которые мне не хочется давать не только кому-либо, а и самому себе - может быть, потому, что они, вопреки желанию, словно нависают над тобой. Но Александра Петровна, направившись уже к вешалке, просит так простодушно, взглядывает так доверчиво, что не смею отказаться.
Досадуя, пытаюсь подать ей пальто, - она как-то ловко, по-девчоиочьи уклоняется.
– Не приучена. Мы тут попросту живем...
Она мне по плечо; почему-то у меня такое ощущение, будто мы с ней знакомы давным-давно. Навстречу, помахивая портфелями, идет ребятня, поминутно здороваясь.
– Наши, - объясняет Александра Петровна и строго окликает рыженького, в распахнутом пальто парнишку: - Громов, застегнись - прохватит.
– Ну уж!
Кладбище действительно оказывается поблизости, разросшийся городок как бы обтек его - остров печальной неизбежности, огороженный деревянным штакетником, за которым темнеют невысокие сосны. Самое подходящее дерево для такого места: всегда зеленое...
Сворачиваем с асфальта; проворно мелькают резиновые сапожки Александры Петровны, разыскивающие для меня несуществующую тропку; неприлично громко, на своем крикливом языке, перекликаются сороки. Под редкими соснами сереют еще остатки снега - слизясь, дотаивая, но тут суше: песчаная, устеленная бурой хвоей почва впитывает влагу, и только глубокая колея всклень налита стылой водой.
– Вот здесь, - говорит Александра Петровна, остановившись у железной, крашенной алюминиевой краской ограды.