Жила-была девочка, и звали ее Алёшка
Шрифт:
— Все? — ошалело спросила я, пытаясь уложить в свое мировоззрение эту дикую картину.
— Когда я жил в общежитии — все. Некоторые потом возвращались. Я не был против, они мне не мешали.
— В общежитии? — мои глаза еще больше округлились. — Марк, а как же… Как же твои соседи? Ведь я точно помню — ты жил не один!
По выражению его лица я поняла, что он пытается найти самые безобидные слова для ответа, который меня все равно не порадует.
— Ладно, не надо… — прошептала я. — Не надо, не надо отвечать!
— Да нет, не все так страшно, — попробовал ободрить меня он. — Иногда соседи уходили. Иногда уходил я. Не суть важно. Потом,
Я потрясенно молчала, не пытаясь больше его перебивать — такая откровенная циничность просто-напросто завораживала меня.
— Но что действительно осталось за гранью моего понимания — так это привычка торговаться. Почему-то им всем непременно хотелось узнать цену моей несуществующей привязанности. Одни упорно мерили ее букетами: "Почему ты не даришь мне цветы? Неужели ты меня совсем не любишь?" Да, я не любил и не понимал, какое отношение к тому, что между нами происходит, имеют цветы. Другие начинали требовать доказательства своей значимости в виде украшений и подарков. «Неужели тебе жаль для меня такой мелочи?» — говорили они. Мне не было жаль, я просто не хотел этого делать. Третьи начинали вслух мечтать о каком-то общем доме, машине и семейных пикниках, навязчиво упоминая об этом в каждом разговоре. Чаще всего их мечты исполнялись старым, проверенным способом — час на сборы и деньги на такси. Но переживали мои отказы они всегда очень плохо.
Я долго думал, в чем причина такого странного поведения? И потом понял свою ошибку. Я считал, раз между нами нет любви, значит, не может быть никаких общих планов, никаких иллюзий. Ведь все же и так предельно ясно, без слов. Но, оказывается, для построения этих самых отношений отсутствие чувств с моей стороны не имело значения. Главное, был я — объект, над которым полагалось работать. Это придавало их жизни то ли смысл, то ли азарт, я не стал разбираться. Я просто поумнел. И впредь старался не заводить эти встречи так далеко. Вечер знакомства, ночь, утро — и прощание. Я не получал лишних проблем, женщины не успевали меня возненавидеть. Все оставались довольны. Никакого личного вовлечения, чистый выброс энергии, просто борьба против стресса или усталости.
— Марк. Скажи мне… — наконец, смогла подать я голос. — Когда ты говорил, что у тебя была серая и обычная жизнь — ты же шутил, да? Или просто не хотел меня расстраивать?
— Ну а что здесь необычного? — усмехнулся Марк. — Самый обычный суррогат чувств, которым перебиваются многие. Только некоторые ввязываются в это на всю жизнь,
— Все, все я поняла, не надо больше! — поспешила остановить его я, с ужасом понимая, что начинаю понимать выводы Марка и даже его цинично-прямолинейное обращение с женщинами. В памяти, тут же отозвавшись на его рассказы о похожих хитростях, всплыли похожие уроки житейской мудрости, которым меня несколько лет назад обучали соседки по общежитию:
«Мужиков, Алешка, надо воспитывать! Никто сам, добровольно тебе колечко на палец не оденет!»
«Да кто его спрашивать будет! Оглянуться не успеет — раз, два, моя мама его знает, мой папа его знает, не отвертится! А тут я ему еще и ребеночка рожу!»
«А я ему и говорю — вот так ты ко мне относишься! Повел в какую-то забегаловку! А денег на хороший ресторан, значит, зажал, да? Так что езжай теперь домой сам! Я к тебе после этого не пойду!»
Торговля чувствами, манипуляция отношениями, пересчет любви на подарки-поездки-банкноты давно стали так привычны и будничны. И стоило ли удивляться, когда желающих поучаствовать в аукционе покупали и использовали по всем правилам игры, в которую они сами же добровольно ввязались?
От всей этой бытовой философии меня отвлекло успокаивающее прикосновение руки Марка — проведя пальцами по моей щеке, он вновь развернул меня к себе, заставляя взглянуть ему в глаза.
— Мне больше нечего скрывать, Алеша. Я не стал врать тебе, потому что между нами никогда не было тайн. Не хочу, чтобы они были и впредь. И если тебе есть что рассказать мне, кроме того, что я уже знаю, то лучше сделать это прямо сейчас. Чтобы мы действительно разобрались с прошлым и больше к нему не возвращались.
Я молчала, растерянно глядя на него, понимая справедливость этого требования. Теперь я должна ответить откровенностью на откровенность — и не знала, с чего начать. С одной стороны, мне не было чего скрывать, я не пыталась забыться с помощью новых романов или интрижек, с другой — если раньше в моем сердце было место только для одного лишь Марка, то сейчас в нем хранилась память и о других людях, которые значили для меня не меньше.
Марк, как всегда, далекий от колебаний, после пары минут тягостного молчания, положил конец моей нерешительности.
— Алеша, ты же понимаешь, о чем я говорю. Мужчина. Кто-нибудь важный для тебя. Он — был в твоей жизни? — он замолчал, и лишь по тому, как дрогнули его плотно сжатые губы, я поняла, чего ему стоит хранить спокойствие в ожидании ответа на этот вопрос.
С горькой иронией отмечая про себя, как безжалостное сегодня вновь разбило нашу безмятежность, превратив разговор, полный воспоминаний и щемящей ностальгии, в изощренную пытку для обоих, я все же решилась на правду — сложную, неоднозначную, но только правду.
На меньшее не заслуживали ни тот, кто спрашивал, ни тот, о ком должна была пойти речь. Я должна была рассказать о Вадиме, объяснить его роль в моей жизни. Пусть он не желал больше слышать обо мне, и это было справедливо после того, что я натворила — но рано или поздно нам предстояло встретиться снова. И не хотела воровато прятать глаза, как при общении с неудобной персоной, о которой молчат. Слишком уж много он значил, и я не собиралась стыдливо скрывать его за ширмой неясных тайн прошлого.