Жила-была девочка, и звали ее Алёшка

Танич Таня

— Ну, на это уж ты никак не мог повлиять. Никак, сам понимаешь. Что мог сделать тогда четырнадцатилетний пацан? Один. Сам, против этой махины? Не пойти в комсомол? Ты и так не пошел, за что тебе шею долго мылили, я помню. Не сын врага народа, конечно, но сын диссидента. А это почти одно и то же.

— Да ладно тебе из меня героя делать. Ни черта же у нас не вышло тогда, помнишь? Куда ни стучали, куда ни писали. Я даже английский учить начал, чтобы подготовить… — Вадим горько усмехнулся, — обращение к мировой общественности! И что сделала эта общественность? А ни хрена она не сделала. Отделалась красивыми словами: «Мы осуждаем», «Мы призываем». Вот и вся петрушка, Нестор. Вот и все наше геройство. Как

говорится, первый урок о том, что вместо реальной помощи, когда она так нужна, часто получаешь шиш и лапшу на уши.

— И не последний.

— И не последний, ты прав. От этого мне особенно тошно. Вроде и оставляю все старое здесь. Но чую нутром — там будет то же самое. Шило на мыло я меняю, что ли? Но и оставаться у меня желания нет никакого. Достало все вот так, — и он сделал красноречивый жест рукой у горла.

— Ты слишком много хочешь, как обычно. Все — и сразу, — сощурив глаза, чтобы лучше видеть происходящее, я заметила, что собеседник Вадима улыбается в усы. — У каждого своя судьба, Вадим. Ты и так сделал немало. Если не порушил все, что хотел, то хорошо расшатал. Так что не морочь себе голову. Отдыхай. Поживи немного для себя. А ломать то, что должно быть сломано, уже будут другие — зеленые и молодые. У них еще все впереди.

По тому, как насмешливо фыркнул Вадим, я поняла, что его мнение о новом поколении, моих ровесниках, ни капельки не изменилось, даже стало еще хуже.

— Ну, утешил так утешил. Эти твои молодые и зеленые похуже некоторых прихлебал наших комсорговских будут. Те хоть идейно чушь несли и свято верили, что черное — это белое. А у этих даже идейности некуда осесть, вместо мозгов жвачка. И главное, куда ни плюнь — всюду личность! Трех слов без ошибок связать не могут, но все со своим, мать их так, особенным мнением! Которое хрен оспоришь — сразу начинается вой и скулеж о неуважении, унижении и прочей толерастической дряни. Вот кто бы подумал, Нестор, я же всю жизнь за свободу был… А теперь понимаю, что пороть таких личностей со школы надо было, глядишь привычка отвечать за свои слова появилась бы.

В ответ на такое заявление, Нестор, как стало понятно мне из разговора, знавший Вадима не первый десяток лет и давно не удивлявшийся категоричности его методов, лишь негромко рассмеялся:

— Тебе не угодишь, как всегда. Одни — закостенелые идиоты, другие — незрелые сопляки. Сгущаешь ты краски, Вадим. А между тем я, стреляный воробей, и то знаю, что есть хорошие ребята среди молодых, есть. Вспомни, как ты бесился каждый раз, когда кто-то из наших говорил, что некому дело передать, для кого они, дескать, почву готовили. А вы взяли — и сделали то, что никто до вас не делал. И нынешние молодые тоже — скажут еще свое слово. Так что, не стоит списывать со счетов тех, кто не похож на тебя. У каждого поколения своя сила. Тем более, если есть среди них такие внимательные и интересные девчата, которые пасутся возле нас, слушая мои старческие бредни, вместо того, чтобы прыгать где-то на танцах в клубе… Или где там они сейчас собираются? — и взгляд собеседника Вадима, до этого рассеянно блуждавший по сторонам, цепко схлестнулся с моим, и в глазах его вспыхнули-заплясали озорные искорки.

— Вот сейчас я точно не понял, о чем ты, — настороженно проговорил Вадим, сидящий ко мне вполоборота, после чего, проследив за взглядом Нестора, резко обернулся в мою сторону. — Твою ж мать… Этого еще не хватало…

Несмотря на то, что эта фраза меньше всего напоминала радушное приветствие, он все же не разозлился, не обругал меня сразу, приказав проваливать, откуда пришла. Это был хороший знак.

— Ладно, пойду я, Вадим. Ты найди меня на днях, посидим еще, вспомним былое. С годами я что-то сентиментальным стал, не то, что раньше… Но пора и честь знать. И вовремя уступить дорогу молодым! — подмигнув

мне, двойник Хемингуэя поднялся с места, красноречиво делая приглашающий жест рукой.

— Бывай, Нестор. Конечно, до воскресенья увидимся еще. В кои-то веки мне нечем заняться. Вот разве что с этой… птичкой-невеличкой разобраться надо, — голос Вадима отдавал странным автоматизмом и, обмениваясь прощальным рукопожатием со старым другом, он продолжал пристально смотреть мне в глаза, словно пытаясь найти в них причину, вынудившую так неожиданно прийти.

— Прошу, пани, — отвесив галантный поклон, подбодрил меня Нестор, проходя мимо и напоследок посылая Вадиму лукавую улыбку. — Ох, и счастливчик же ты. Хотел бы и я, чтобы меня так в новую жизнь провожали!

— Да уж… Вечер выдался не без сюрпризов, — все так же монотонно ответил Вадим и тоже поднялся мне навстречу. — Ну что, писательница… Хотя нет — ты же у нас теперь из отрекшихся. Буду называть тебя только по имени — строго и официально, как в паспортном столе. Ладно, Алексия Подбельская. Проходи и садись, раз не сдрейфила явиться. Компания у нас тут осталась только из самых крепких, половину ты знаешь, половину нет. Хотя… Какая, к черту, разница, с кем ты знакома, в полпервого ночи. В такое время лучше пить, а не разговоры разговаривать, — и Вадим сделал знак официанту принести нам еще бутылку его любимого коньяка, которую тот выполнил, почти смирившись с тем, что придется еще потерпеть этих людей, не желающих разбредаться по домам.

Чувствуя непривычную скованность, я попыталась занять свободное место напротив. Но после свирепого взгляда, который метнул в меня Вадим, раздраженно указав на стул рядом, я послушно подошла и села поблизости.

— Ты бы еще на тот конец зала забралась, — недовольно буркнул он. — Или боишься приближаться, подозревая меня в душегубских порывах? Нет, Алексия Подбельская, не дождешься. Мы с тобой уже обо всем переговорили и разошлись, как в море корабли. Твое окончательное решение я слышал. Сам все, что хотел, сказал. Теперь ты отвечай, чего пришла и что тебе еще от меня надо?

Улыбаясь от того, что снова слышу эти привычные колкости, пусть и в последний раз, я нащупала рукой в сумке свой странный подарок, способный объяснить все лучше любых банальных слов.

— Ничего не надо. Просто хочу тебя поздравить.

— Просто поздравить? Вот так, значит, просто?

— Да.

— И ты не будешь мне заливать о том, что опять у тебя что-то стряслось-изменилось, ты передумала, расхотела или наоборот захотела, и я должен срочно что-то сделать, чтобы… Ну, знаешь, как это обычно у тебя бывает. Я до сих пор не доверяю твоему вечному «просто». Чувствую, на самом деле все совсем не просто и ты мне таки что-то вывалишь под конец. Поэтому давай лучше сделай это сейчас, пока я окончательно не набрался.

— Нет, Вадим, ничего этого не будет, — я почувствовала, что готова рассмеяться в ответ на его слова, несмотря на то, что разговор нам предстоял невеселый. — Никаких разговоров обо мне, день рождения-то у тебя.

— Формально он полчаса назад закончился. Так что ты опоздала.

— Ну… Хотя бы по свежим следам поздравлю. Не хочу упустить возможность выпить за тебя… в последний раз.

— Вот любишь же ты драматические фразочки. И всегда любила. «В последний раз!» — вновь передразнил он меня. — Звучит прямо как «В последний путь!» Хотя, ладно… — скользнув взглядом по официанту, принесшему коньяк, Вадим усталым жестом дал тому понять, что он может быть свободен. — Не обращай внимания. Пришла — и ладно. Не выгонять же тебя. Главное только сильно не трезветь. А то я уже начинаю… Но сейчас мы это дело поправим, — привычно и быстро он наполнил наши рюмки, а в моей памяти снова болезненно зашевелились воспоминания обо всех наших прошлых посиделках — за чаем, за коньяком, за кофе.