Жила-была девочка, и звали ее Алёшка
Шрифт:
Но все мои несмелые мечты были тут же разбиты еще одним, не менее категоричным ответом Марка:
— Нет. Я выслушал тебя, и понял, что ты предлагаешь. Бросать ее навстречу толпе, которая или затопчет, или разрешит себя вновь развлечь — это… Это мерзко. И зря ты думаешь, что я куплюсь на твои обещания оставить нас в покое. Ты и так скоро это сделаешь, по своему желанию или нет. Так что не надо навязывать мне никакие сделки и пытаться просветить. Я не допущу, чтобы она встретилась со всеми этими сумасшедшими лицом к лицу. Хватило того, что ей пришлось пережить за последнюю неделю.
Как и предупреждал Вадим, терпения для объяснений своей точки зрения в третий раз у него не хватило — уже в следующую секунду он громко ударил ладонью по столу, так что загудела не
— Да что б тебя, прокурорский! Что ж ты тугой-то такой! Ты хоть понимаешь, что ты ей жизнь сломать хочешь своей гребаной защитой? От кого ты ее защищаешь? От себя самой? От мелких пакостей, которые можно было решить сразу, но с твоей подачи они выросли в снежный ком? Ты хоть знаешь, под кого ты прогнулся? Слушай сюда, последний раз повторяю, ситуация на самом деле простая, как пять копеек. Я ее изнутри знаю, и до сих пор не могу поверить, что все так по-идиотски удалось провернуть! Один довольно чмошный корреспондентик на грани увольнения за хреновую работу ухватился за инцидент с такими же чмошниками и раздул истерику вокруг него за неимением никаких больше способностей находить интересный материал. Я даже не знаю, как его первую бредовую статейку в печать пропустили, вполне возможно, что помогло твое выступление в роли адвоката. Дальше больше — народ забурлил, от вас ни гу-гу, ни опровержения, из сети пропала вся информация — опа! Так это же доказательство! Что не все так просто, на воришке шапка горит, а у писательницы рыло в пуху! На пустом месте никто просто так следов за собой не зачищает — вот и пошла гулять дальше эта бадяга с интервью, признаниями жертв и ангелами. И раскатать ее до тех масштабов, которые есть сейчас, получилось только благодаря тебе и твоим охренительно умным решениям! Ты хоть понимаешь это? Тебе твои собственные тупые поступки поперек горла еще не встали? Ты специально хочешь профукать последний шанс, когда еще можно все исправить? Сегодня уже был звездный час этих полудурков, когда они в телеке затопили своими соплями весь прайм-тайм! Неужели ты даже это собираешься оставить без ответа?!
И снова ощущение дежавю накрыло меня с новой силой, а понимание неумолимой предопределенности происходящего подкрепилось еще одним воспоминанием. Всего лишь полгода назад я уже наблюдала подобное. Марк и Вадим — словно бойцы в разных углах ринга. Мигающее над ними табло, их вечный спор, вечная война, которой не будет конца. Две ожившие скалы, пытающиеся раскрошить друг друга, а я — всего лишь мелкое суденышко, волей судьбы попавшее в воронку их постоянной борьбы.
На какое-то мгновение мне снова показалось, что я погружаюсь под воду, пусть не такую черную, которая накрыла меня после чтения блога, а спокойную, убаюкивающую, ограждающую от происходящего. Но металлический и резкий голос Марка, пусть и обращенный не ко мне, разбил непрочные стены этого спасительного убежища и ненадолго вернул меня на поверхность.
— … не надейся меня задеть! — видимо, начало его фразы я пропустила, но это не помешало мне понимать, о чем идет речь. — Я не наивный пижон, которого можно развести на слабо. Поэтому можешь не стараться впутать меня в переговоры с дураками, которым можно что-то доказать только силой. Тем более, я вижу, что стоит за этой твоей показной заботой. Новая попытка самоутвердиться за ее счет, вот и все!
— Да какое, к черту, самоутверждение! — громыхнул в ответ голос Вадима, который тоже перестал беспокоиться о соблюдении приличий. — Ради кого мне выпендриваться, ты, прокурорский? Уж не ради твоего ли прекрасного мнения? Да чихать мне на него с высокой горы, но сил моих нет смотреть, как ты ее в клетку загоняешь!
— Нет. Вранье. Сплошное вранье — нам и самому себе. Ты играешь против всех не ради нее. Ты играешь ней! Она твоя далеко не пешка, а ферзь, которого не хочется терять. Потому что с помощью него можно показывать свою состоятельность, свою причастность к успешному роману — а он же имеет успех, я не ошибаюсь? И эта негативная реклама пошла ему только на пользу! Мне ли не знать, какие чудеса может творить негативная
— Да ты что, совсем идиот?! — еще один яростный крик Вадима оглушил меня, и я почувствовала, что снова погружаюсь под воду, в спасительную безучастность, где можно было спрятаться от бойни скал-гигантов.
В мое водное убежище не проникали ни свет, ни звуки из внешнего мира, но лишь временно. Вскоре резкий грохот бьющихся предметов выбросил меня из умиротворяющих глубин подсознания прямиком в происходящее, являющее собой неприглядную картину.
Не в силах совладать с гневом, Вадим смахнул со стола вазу с цветами, которые распластались на полу жалкими обрывками былой красоты, знаменуя новый поворот событий — агрессивную атаку, в результате которой должен остаться только один. Марк теперь был свободен в своих действиях. Призрачные рамки, которые установил Вадим, придя к нам в дом как парламентер, рухнули и разбились вместе со стеклом хрупкой вазы. И в том, что ответная реакция последует немедленно, я не сомневалась.
Поэтому, пользуясь секундной заминкой в происходящем, я соскользнула с высокого стула на пол, поближе к осиротевшим без воды цветам и разбитой в запале вазе, которая тоже была ни при чем, но уж так суждено ей было закончить свой путь. Я чувствовала с ней странную близость и хотела уберечь от окончательного уничтожения. Как бы там ни было, ее не должны топтать чужие ноги. Даже разбитой она могла сохранить призрачное напоминание о себе настоящей.
Я принялась осторожно собирать осколки в одну небольшую горку, хотя это было очень сложно — надо мной бушевала разгоряченная стихия из слов, обвинений, борьбы и ненависти:
— Ты же сам, собственными руками копаешь ей яму! Из своей дурацкой, тупой ревности! Хочешь, чтобы она никому, кроме тебя, не досталась? Да только ты же все и потеряешь! Она же как песок сквозь твои кулаки и удавки просыпется, и все — поминай, как звали!
— Яму? Кто бы говорил о яме! Кто, как не ты, привел ее в это гнилое болото! Ты что, не знал, что творится в ваших кругах? Как ты мог затащить ее сюда, а потом бросить, оставить выживать — а если не выживет, пусть сломается, не жалко! К тому времени ты подыщешь себе новую марионетку!
Но эти все более агрессивные выпады и усиливающийся шум вокруг не могли отвлечь меня от основного занятия. Сложив в одну горку осколки стекла, напоминающие острокрылый бутон странного растения, я приступила к цветам. И если минутой назад я думала собрать их в охапку и поставить в другую вазу, то сейчас вдруг поняла — не стоит этим заниматься. Не стоит тешить себя иллюзиями. Однажды умершее уже не возвратишь. Цветы умерли ровно в тот момент, когда упали на пол, и теперь вместо того, чтобы наивно спасать их, мне нужно было просто похоронить то, что должно быть похоронено. Без колебаний, без слез, не противодействуя неизбежному. Не продлевая искусственно угасшую жизнь, но и не лишая ее той неуловимой красоты, которой она обладала в момент своей внезапной, похожей на крушение, смерти.
Не без труда ломая тонкие, но удивительно гибкие стебли, я с отстраненной улыбкой удивлялась этому последнему сопротивлению. Как глупо… Точно так же пыталась сопротивляться и я, но это только мешало исполнению заранее составленного плана. Сопротивление бесполезно. Каждый элемент мозаики должен занять свое место — совсем как эти цветы, изорванные и изломанные, украсившие собой вершину пирамиды, сложенной из осколков стекла.
Глядя, как на белые лепестки капает кровь из моих порезанных пальцев, с чувством глубокого удовлетворения я понимала, что все существующее и происходящее в мире — правильно и прекрасно. Даже смерть и безнадежное саморазрушение. Ведь оно является частью общей картины, которую нам не дано ни понять, ни увидеть.