Жила-была девочка, и звали ее Алёшка
Шрифт:
Пришедшее на смену ночи утро, вопреки моим тайным страхам, не разрушило атмосферу удивительного наваждения, а лишь подкрепило её. Проснувшись, я cмогла, наконец, в деталях рассмотреть ту самую белую комнату, к которой стремилась с самого детства — и вот она была в моем распоряжении, такая же, как я и представляла. Абсолютно пустая, теплого молочно-белого цвета, с огромной стереосистемой, покрытая мягким уютным ковром, заменившим нам кровать прошлой ночью. Казалось, это было самое безмятежное место в мире. Именно к ней примыкал балкон, похожий на смотровую площадку между землей и небом, сквозь прозрачные стены которого радостно улыбалось солнце нового дня.
— Она точно такая, как я хотела, —
— Тебя это все еще удивляет, Алеша? — расслабленно улыбаясь, Марк перевернулся на спину и потянулся за одеждой. — Я уже давно смотрю внутрь твоего сознания. Теперь, когда нам не мешают посторонние люди, это очень легко.
— А как ты объяснил рабочим эту свою идею? Такое помещение выглядит немного странно… Не возникло ненужных вопросов? — пытаясь не дать свернуть разговору в русло прошлых проблем, не унималась я.
— Да нет. Наоборот, после золоченых колонн и статуй, которые до сих пор так любят местные богачи, эта идея показалась им довольно аскетичной. И выполнили заказ они быстро — всего лишь покрасили стены и положили ковер. Когда я покупал эту квартиру, она и так была в хорошем состоянии — заходи и живи. Переделывать пришлось только эту комнату и немного мой кабинет. Хотя, ты угадала, — его глаза весело блеснули, — без сюрпризов не обошлось. В конце я узнал, что рабочие приняли меня за художника и решили, что здесь будет моя мастерская. Уж очень тут свет хороший. Ну и все эти пейзажи, — небрежным взмахом руки он указал в сторону балкона. — Я не стал их разочаровывать и рассказывать о себе правду. В конце концов, во мне еще никто никогда не подозревал творческую личность.
Тут уже я не могла сдержать смех, живо представляя себе Марка в роли художника, творящего шедевры в этой комнате-мастерской.
— Кроме того, тут все только для тебя. Моя комната совсем другая. Пойдем, покажу ее, — поднявшись на ноги, Марк протянул мне руку, привлекая к себе и помогая надеть свою футболку. — Пойдем-пойдем. Оценишь контраст. После твоих белых стен у меня там настоящая темница. Но мне нравится, если честно.
Марк был прав — его кабинет выглядел самой нелюдимой, закрытой и едва ли не мрачной комнатой их всех, что я видела. Казалось, с самого порога стены начинали выдавливать незваного гостя, а расставленные в строгом порядке книги, папки и канцелярские принадлежности вызывали желание никогда к ним не прикасаться, чтобы не нарушать эти музейные пропорции. Окна в комнате тоже, по всей видимости, были, но тяжелые шторы надежно укрывали солнечный свет, охраняя полумрак и приятную прохладу.
— Добро пожаловать в мой мир. Не думаю, что он тебя удивит, но желание почаще бывать здесь тоже вряд ли возникнет, — иронично откомментировал Марк процесс знакомства с его комнатой.
— А мне нравится… Здесь есть своя красота, — зачарованно протянула я, останавливаясь напротив полок из темного дерева и проводя пальцами по корешкам вплотную расставленных книг. — Легко влюбиться в мою комнату, когда она такая радостная и светлая, а вот попробуй разгляди красоту в мрачности… Но кто скажет, что ее там нет? Только тот, кто не умеет видеть суть вещей. Да, это очень красивое место, Марк. Я бы хотела почаще бывать здесь с тобой. Разве что… — я осеклась от его пристального и заигравшего непонятными искрами взгляда, — разве что ты сам рад будешь меня здесь видеть, и я не буду мешать.
В следующую секунду он порывисто обнял меня, будто только сейчас понимая, что мы, наконец, прибыли в последнюю точку нашего извилистого пути. И больше некуда бежать, некуда прятаться, некуда спешить — мы отсекли все и всех. Похоже,
Его следующие слова подтвердили мою догадку:
— Теперь ты понимаешь, почему я не смог отпустить тебя еще тогда, когда решил, что мы живем по-разному и никогда больше не встретимся? Глупый вопрос, конечно же, ты всё понимаешь… И прекрасно знаешь, что никого больше я не смог бы привести даже на порог этого дома. И совершено точно, никто бы не захотел здесь со мной остаться. Никто, только ты. Понимаешь?
И опять ощущение болезненного и пугающего счастья накрыло меня — странная тревога не спешила отступать и по-прежнему сопровождала каждую нашу минуту вместе. Все было слишком хорошо. А я не один раз уже успела убедиться в том, что самые лучшие и ясные дни бывают только перед бурей.
Но буря не разразилась ни завтра, ни послезавтра, ни в ближайшие несколько месяцев. Даже когда Марк вернулся на работ и стал возвращаться домой очень поздно, так, что мы виделись только по вечерам — ощущение умиротворения не спешило отступать. Я не переживала из-за того, что каждое утро, выпив кофе и позавтракав, он берет свой кейс с бумагами, превращаясь в сурового и отстраненного незнакомца, и уходит навстречу неизвестной мне жизни, в которой его окружают неизвестные мне люди, проблемы и вопросы, которыми он не спешил делиться. Я не могла и не хотела ревновать Марка к его миру, несмотря на то, что он всегда делал это по отношению к моему окружению. Ведь возвращался он всегда ко мне, в наш дом, и не проходило и пары минут, как непроницаемо-сосредоточенное выражение на его лице сменяли радость и спокойная расслабленность.
Дни напролет я была предоставлена сама себе, и первое время просто наслаждалась штилем и отсутствием необходимости ломать голову над какими-либо проблемами. Сначала я привыкала к нашей новой квартире и часами пролеживала на уютном полу своей пустой комнаты, слушая музыку и наслаждаясь шумом осеннего дождя за большими балконными витражами. Потом пришел черед всех тех книг, которые от нечего делать я скупила в последний год жизни в столице и ни одну из них так и не прочитала.
Первые несколько месяцев я читала запойно, по три-четыре романа в неделю, стараясь заглушить неясные порывы проанализировать сюжет и литературные привычки авторов. Нет, я собиралась когда-нибудь вернуться к писательству. Но чуть позже. Не сейчас. Но пока я хотела побыть именно читателем, без единой мысли о том, что когда-то сама писала такие же книги, вернее, всего единственную. Одну.
Всякий раз, когда я задумывалась над тем, не рано ли так расслабилась и отошла от творчества, то вспоминала слова Марка о том, что и одной честной книги достаточно, чтобы считать свой долг выполненным — и мысленно соглашалась с ним. Когда меня волновало множество тем, я откровенно и открыто писала о них. Теперь же меня не тревожило ровным счетом ничего, поэтому… Я могла позволить себе жить без потрясений, наслаждаться красотой и неповторимостью каждого дня. В этом не было ничего страшного, отдыхать и расслабляться мне действительно нравилось. Я имела на это полное право.
Когда вдруг резко закончились мои книги для чтения, я попробовала приняться за те, которые стояли у Марка в кабинете. Но историческая и военная документалистика, мемуары и письма неизвестных мне, но, несомненно, великих деятелей прошлого не вызывали ни особого энтузиазма, ни желания продолжить знакомство с их суждениями о реформации государства и политической системы. И, чтобы не дать зародиться скуке, чувству, которое внушало мне страх еще со времен студенчества, я нашла новую замену запойному чтению, которое не могло продолжаться вечно.