Жила-была одна семья
Шрифт:
— Зачем?
— Что «зачем»?
— Зачем вы звоните? — Это холодное «вы» моментально окатило его разрушающей волной осознания своей вины. Он собрался с духом:
— Я получил твое письмо и…
— И решили облегчить душу?
— Ирочка, я очень виноват, я понимаю, но, видишь ли, отношения двоих людей — это только их отношения. Это был наш общий выбор с мамой. И дети должны его принимать. Ты же знаешь: я никогда, никогда в душе не расставался с ней и о вас не забывал ни на секунду. Если бы только она сообщила мне, если бы я узнал, что больше ее не увижу! Я бы приехал, примчался бы, несмотря ни на что, поверь мне!
— …
— Ира,
— Она проще, чем ты думаешь!
На секунду ему показалось, что она смягчилась. Он обрадовался и прозвучавшему «ты», и горячности в ее тоне: ей не было все равно, она не стала равнодушной и не вычеркнула его из своей жизни!
— Просто не надо врать! — добавила она, как отрезала. — Ты обманул нас: меня, Сашку, Вовку. Столько всего наобещал и ничего не исполнил. Ты — предатель!
— Ира, предатель я по отношению к родине, а вас я люблю!
— Я ничего не хочу об этом слышать! Я вообще больше не хочу ни слышать тебя, ни видеть!
— Ириша, я прошу тебя! Я думал, хотя бы ты прощаешь меня, я надеялся, что когда-нибудь ты объяснишь Сашуре и Вовке.
— Я могла бы простить тебе это идиотское сотрудничество с американцами, это еще более идиотское бегство, но простить тебе мамину смерть я не могу. И никто из нас не сможет, слышишь? Ни я, ни Вовка, ни твоя обожаемая Сашура!
Человек потрясенно молчал. Конечно, он мог бы сказать о том, что если бы не его работа, не было бы ни Сашуры, ни уж тем более Вовки; что если бы он не отправился в Штаты, его с превеликим удовольствием отправили бы в гораздо менее приятное место, где свидания с родными, конечно, возможны, но и то раз в год в присутствии конвоира; что смерть матери… Хотя об этом он решился спросить:
— Каким образом мой отъезд связан с маминой смертью?
— Ты разве не знаешь, что раковые клетки могут вырасти из-за переживаний и…
— Так у нее был рак?
— Да. И знаешь какой? Рак шейки матки. Исключительно женская болезнь. В ней погибала женщина, и это ты убил ее!
— Зачем ты так?!
— А как? Это все ты виноват! Ты! Все из-за твоего вранья!
— Я никогда не врал ей.
— Пусть так. Но нас — детей — ты обманул.
— Ты что-нибудь слышала про ложь во спасение?
— Разбитые мечты и слезы в подушку — это ты называешь спасением?
— Ира, если бы вместо тебя сейчас говорила Саша, я бы не пытался объяснять. Это у нее лишь в творческих фантазиях буйство цветов и красок, а в жизни есть место только для белой и черной. Но ты ведь уже взрослая женщина, ты должна понимать: в жизни бывает все, и ложь — подчас единственный выход для того, чтобы все хотя бы какое-то время были счастливы.
— Ложь не может быть выходом!
— Ложь порой гораздо блаженнее правды!
— Ложь приносит несчастье!
— Не больше, чем правда, дорогая, не больше, чем правда!
— Я не верю тебе.
— Не верь. Жизнь заставит тебя понять.
— Я не хочу с тобой больше разговаривать! Никогда, слышишь, никогда больше не звони мне! И еще запомни: я никогда не буду лгать своим детям!
— Это правильное решение, дочка, но если у тебя когда-нибудь не получится, дай мне знать.
Много воды утекло с того разговора, что каждой буквой врезался в его память. Он тогда сдал билет, подумал, что решения взрослых людей надо уважать. А дети стали взрослыми: у Иры своя семья, Саша на верном пути к успеху, да
Сегодня он ответил ей, что день обычный. Он и вправду ничем не отличался от остальных, потому что каждый из прожитых дней по-прежнему оставался трудным, а в последнее время и вовсе невыносимым. Слишком сложно было свыкнуться с мыслью, что она была так близко, а он не удержал ее, не схватил, не прижал к себе, чтобы не отпускать никогда-никогда. Слишком больно было осознавать, что она отреклась от него окончательно: и не только в душе, но и на бумаге. Перед глазами все стояла эта бумажная этикетка куколки из парижской лавочки, а на ней другая, разрывающая сердце фамилия.
— О чем ты все время думаешь? — Новая Машенька забрала у него тарелку.
— Да так, ни о чем.
— Нет, о чем-то все-таки думаешь.
— …
«Думаю. Думаю о том, что же ты наделала, Сашура, Сашенька, Саша?!»
25
Саша окунулась в работу. Бешеный ритм столичной жизни после практически месячного отсутствия в Москве подхватил ее и закружил в обычном вихре повседневной суеты. Она подписывала контракты, оговаривала условия организации очередных выставок, общалась с коллегами. Она много и неустанно трудилась. Она так привыкла, она так жила. Но отчего-то, как ни старалась, не могла теперь получить былого удовлетворения от работы, будто бы что-то оставалось недоделанным, нереализованным, что-то, что она не могла до конца прочувствовать и определить. Произнося свое дежурное «Здравствуй, куколка», она не испытывала тех положительных эмоций, которые обычно сопровождали завершение работы. Уже и куклы ее «Гарема» практически все были готовы, и места их на сцене были распределены, и все задуманное в воображении более чем удачно воплощалось, а она вместо привычного волнения перед новой выставкой, вместо предвкушения успеха продолжала ощущать какую-то совершенно несвойственную ей растерянность и даже неуверенность в качестве своей работы.
— Отличные куклы! Столько экспрессии, огня вот в этой молоденькой танцовщице! И грусть в глазах этой женщины, окруженной детьми, — говорила директор галереи, которой Саша продемонстрировала свою работу. — Это просто замечательная идея: всего один сюжет, и так много кукол, тканей, фактур. Я уверена, что твой «Гарем» не останется незамеченным. Если и не получишь Гран-при, то уж лауреата на каком-нибудь конкурсе точно сорвешь. — Она пела дифирамбы, а Саша кивала, натянув на лицо вежливую улыбку, и старалась понять, почему ей нет никакого дела до того, получит ли эта работа какой-нибудь приз или останется незамеченной.
— Может быть, ты хотела сделать что-то еще, а у тебя не получилось, поэтому и итоговый результат потерял значение? — предположила Ира. Она пришла на открытие выставки и горячо хвалила Сашин «Гарем», получив в ответ лишь недоуменное пожатие плечами.
— Вроде все сделала как хотела.
— У тебя снова творческий кризис, ты всем недовольна, и тебе опять надо куда-нибудь сорваться за впечатлениями, — это уже Маруся встряла во взрослые разговоры.
— Ох, нет! Я уже навпечатлялась на годы вперед. И скажи своей матери, что я больше ничего не скажу даже под прицелом ее пристального взгляда.