Жила-была одна семья

Райт Лариса

«Интересно, они сейчас больше скучают по Вовке или по гаражу? Или по Вовке вообще не скучают?» — подумалось Саше. Сама она тосковала по брату и ожидала, что присутствие в этом месте, где все его напоминало, окажется невыносимым, но благое намерение, подстегнувшее ее приехать сюда, видимо, переполняло и душило ее сильнее горьких воспоминаний. Она приехала не горевать и не плакать, она хотела сделать нечто важное и больше не собиралась тянуть. Методично, сантиметр за сантиметром, она начала осматривать стоявший с краю стеллаж: пролистывала каждую тетрадь, каждый песенный сборник, открывала и закрывала коробки с дисками, перекладывала с места на место какие-то отвертки, шурупы, болты и железяки неизвестного предназначения, пока не удостоверилась, что на полках того, что она искала, нет. Тогда она открыла шкаф, вывернула

карманы всех висевших в нем курток и брюк (брат хранил какую-то одежду в гараже, потому что частенько оставался ночевать в своей «студии»), но опять не нашла ничего, кроме сморщенного, давно высохшего мандарина, грязного носового платка и замызганного клочка с номером какого-то телефона. Телефона! Саша почувствовала, как заколотилось сердце и тут же мгновенно вернулось к обычному ритму, как только глаза прочитали под цифрами: «Катюха». Нет, номер неизвестной Катюхи ей был ни к чему. Она искала другой телефон. Конечно, вполне разумно было бы предположить, что номер этот навсегда остался в расплющенном во время аварии мобильнике брата, но ведь она сама отдавала ему листок с накорябанными цифрами, и пусть призрачный, но все же был шанс на то, что он сохранился. В тех немногих коробках, что перевезла она с его съемной квартиры, не обнаружилось ни записных книжек, ни каких-либо других намеков на существование этой бумажки. Она знала: единственный способ найти ее — обыскать гараж. Она ни за что не стала бы заниматься подобными поисками среди Ириных вещей. Это не удалось бы сделать не то что по прошествии нескольких месяцев, но и спустя всего пару минут. У Иры все было организовано и понятно: номера телефонов должны храниться в записных книжках или в мобильниках, а не на разбросанных повсюду бумажных клочках. Если и случалось сестре второпях начеркать какой-нибудь номер не там, где положено, оплошность сразу исправлялась, а ненужный листок мгновенно отправлялся в помойку. Вовка — другое дело. Он не любил выкидывать вещи, хранил даже откровенный хлам. Чего стоили многочисленные микросхемы и провода от давно испорченных и ушедших в утиль электроприборов, ящики с поржавевшими инструментами и куски обоев, которыми они с Лялей обклеивали свою первую собственную комнату. Эти обои возмущали Сашу больше всего.

— Они мне дороги как память, — всегда отвечал Вовка на нападки сестры.

— Было бы о чем вспоминать!

— Тебе не о чем…

— Зато у тебя полным-полно воспоминаний, а кроме них, ничего и не нажил, — обычно возмущалась Саша, намекая на Вовкино то ли благородство, то ли безрассудство: Ляля ушла к другому мужчине не только с ребенком, но и с квартирой, машиной и солидными банковскими сбережениями. Брат оставил себе только гараж со своей драгоценной «Ямахой», которую всегда именовал своим железным другом. Наверное, он не знал, что железных друзей не бывает. Друзья не подводят, а железяка… что с нее взять? — Всего и богатства-то — один мотоцикл.

— Почему? Тут полным-полно других богатств, — Вовка невозмутимо обводил рукой гараж, а Саша начинала хохотать: он всерьез продолжал считать вещи, большинство из которых давно уже походили на мусор или им и являлись, чрезвычайно ценными.

Теперь же наличие всех этих ценностей давало ей надежду: она найдет то, что ищет, потому что брат никогда ничего не выбрасывал.

Он и не выбросил. Клочок бумаги с цифрами, написанными Сашиным почерком, обнаружился через два с половиной часа в чехле от синтезатора. Это было в Вовкином стиле: отправиться на встречу в студию, где по определению должны были находиться многие музыкальные инструменты, а уж синтезатор обязан был входить в их число, со своей «Ямахой». Наверняка он волновался и думал: «А вдруг у другого не такое звучание, а вдруг он сломается, а вдруг произойдет еще что-нибудь из ряда вон выходящее?» Вот и бумажку с номером засунул в чехол, руководствуясь одним из многочисленных «а вдруг» и «что, если». «А что, если в моем мобильном сядет батарейка, а если я его потеряю, а вдруг его украдут?» Очевидно, «а вдруг» не случилось, потому и бумажка осталась валяться в чехле давно забытой и никому не нужной. Никому, кроме Саши. Она торопливо расправила листок, схватилась за мобильный, но, взглянув на экран, только вздохнула: «Второй час ночи. Пожалуй, не слишком знакомым людям, пусть даже и представителям шоу-бизнеса, в такое время звонить поздновато».

— Ты тут не околела,

девонька? Чаво печку-то не включишь? — в гараж заглянул дядя Петя, а за ним две заспанные собачьи морды.

— Да мне некогда мерзнуть было. Не беспокойтесь, я уже ухожу.

— Еще чаво удумала! В такой глухомани одной шататься! Сама ведь знаешь, тут до дороги по трем темным дворам протопать надо, да и по шоссе, чай, не одни только добрые люди ездят.

— Мне не привыкать.

— Привыкать не привыкать, а включай калорифер, доставай раскладушку и ложись спать, я вот тебе еще и сторожей для сугреву оставлю, — и он втолкнул в гараж обеих дворняг.

Саша была так вымотана открытием выставки, неожиданной встречей с Сергеем, изнурительными поисками, что мысль о сладком сне рядом с теплыми живыми существами показалась ей самой лучшей на свете. Через пятнадцать минут, не сняв шубы, укутавшись тремя одеялами и крепко обняв Тумана, Саша сладко спала. Во сне она улыбалась.

26

Ира проснулась в дурном настроении. Вчерашний день был просто замечательным: открытие Сашиной выставки, как обычно, прошло с большим успехом, Петечка остался дома без всяких скандалов, а Маруся, наоборот, согласилась пойти с матерью и даже умудрилась ни разу не нахамить. А потом еще Валюша решилась поехать к ним в гости, и они допоздна сидели на кухне, смеялись, вспоминали какие-то веселые истории и рассказывали анекдоты, и Миша все наливал им чай, а Валя постоянно повторяла, какой он замечательный. Ира смотрела на мужа и думала, и верила, и соглашалась, и подхватывала радостно:

— Замечательный!

Все было легко, непринужденно, приятно. Вчера. Сегодня не обещало быть ни легким, ни приятным. Сегодня она собиралась наконец искоренить ложь из своей жизни. Да, сегодня: шестнадцатого декабря. Это была их особенная дата с Саматом: число, положившее начало длинной истории между без пяти минут кандидатом наук и вернувшейся из декрета студенткой.

— Ира, я больше так не могу, — сказал он ей неделю назад.

— Я тоже, — откликнулась она по привычке: дежурные разговоры, которые ничего не меняли.

— Я снял для нас квартиру.

— Что? — Она закашлялась от неожиданности. — Что ты сделал?

— Снял квартиру и сказал матери, что поживу отдельно.

Конечно, «поживу отдельно» звучало немного иначе, даже совсем иначе, чем «женюсь», но и этих слов Ира уже не надеялась дождаться.

— И ты уже ушел?

Он кивнул:

— Дело за тобой.

— Большая квартира?

— Ты о детях? Двушка. Всем места хватит.

— Маруся ни за что не станет жить вместе с Петечкой.

— Значит, останется пока с отцом, а потом что-нибудь придумаем.

— Предлагаешь мне стать Анной Карениной?

— В общем, да. Но, надеюсь, с менее драматичным финалом.

— А как твоя мама?

— А что мама?

— Так просто смирилась?

— Не думаю, но скоропостижной кончиной не угрожает.

«Конечно, отдельная жизнь не всегда предполагает жизнь с кем-то другим».

— А эта девушка?

— Ильзира?

— Да. Твой эскорт на выставки, концерты, спектакли… Ты еще ни с кем не встречался так долго.

— Потому и понял, что не хочу больше ходить ни на какие выставки ни с кем, кроме тебя. — «И спать я больше ни с кем другим не хочу». — Ира, ты должна сказать мужу. Сейчас действительно должна!

Ира смотрела на Самата во все глаза. За последние пятнадцать лет это был, наверное, уже восьмой или десятый раз, когда она «должна была сказать мужу», но никогда до этого Самат не уходил от матери.

— Да, я действительно должна мужу…

— «И свято долг умею чтить. Страшусь желанья не таить. Молчу… и тайно я страдаю», — процитировал Самат «Десятую заповедь» Пушкина. — Предпочитаешь страдать дальше?

— Нет, нет… Я скажу.

— Когда? — Он был так решителен и настойчив, что Ира поняла: слишком долгое промедление приведет к тому, что он снова испугается, а разговоры останутся всего лишь разговорами.

— Шестнадцатого декабря? — предложила она и улыбнулась. В этот день все обязательно должно было сложиться удачно.

— Шестнадцатого, — эхом повторил он.

— Шестнадцатого, — снова она.

— Шестнадцатое декабря. — Ира в задумчивости смотрела на дверь туалета, на которой висел календарь. Наконец она открыла ее и прошла в спальню: — Миша! — окликнула она спящего мужа.