Жила-была старушка в зеленых башмаках
Шрифт:
— Тогда у Ахатовых еще не было своей дачи, и Юрика иногда привозили к нам в Оринку и оставляли на недельку.
— Да, это были такие счастливые дни! Мы с ним построили дом на нашей березе и в нем играли. Помнишь, бабушка?
— Помню, Наташенька, помню!
— И как это мы ни разу оттуда не свалились?
— Так его же твой папа потихоньку от вас укрепил, а вы и не заметили!
— Хитрый какой!
— Не хитрый, а заботливый.
— Точно! Этот дом у нас попеременно был то корабль, то заколдованный замок на горе, то жилище эльфов.
—
— Да, верно. А в школе мы с первого класса на одной парте сидели. Пока Ахатовы не переехали в другой район и Юрка не пошел в другую школу…
— Вы, наверное, в школе с ним никогда не ссорились?
— Ой, да ну что ты, бабушка! Еще как ссорились, даже дрались! Это уже потом, когда мы подросли, он начал меня от всех защищать. А я ужасно злилась и говорила ему, что мне защитники не нужны, сама справлюсь!
— А ты и справлялась! Мамы твоих одноклассников-мальчишек частенько, помнится, на тебя жаловались. Было такое?
— Было… Но все равно мне было приятно, что у меня есть свой персональный защитник. Это уже когда мы постарше стали, класса с третьего. А еще Юрик портфель мой носил от школы и до самого дома. Каждый день, туда и обратно. Он за меня и контрольные по математике писал…
Надежда несколько раз заглядывала в комнату и спрашивала, не надо ли им чего-нибудь, не хотят ли они перекусить? Но они не хотели, хотя пиццу доели и молоко допили. Они сидели рядышком, перебирали оставшиеся от Юрика подарки и вспоминали, вспоминали…
Пришел Артем, зашел к ним, поцеловал мать и дочь, и на цыпочках удалился.
А они все разговаривали… Музыку выключили, чтобы она не мешала вспоминать.
— А что это за черные розы у тебя тут стоят? — спросила Агния Львовна.
— Это, бабушка, розы из его последнего букета на мой день рождения. Я их буду хранить всю оставшуюся жизнь!
На это Агния Львовна ничего не сказала.
Перед ужином они еще раз зашли в ванную, Наташа смыла следы слез и вышла к столу. Они поужинали все вместе, а потом бабушка с внучкой снова вернулись в комнату Натальи, помолились и легли спать. Они еще немного пошептались в постели, но измученная Наташка очень скоро крепко уснула. Тогда Агния Львовна тихонько поднялась и вышла к детям на кухню.
— Ох, мама, ну что бы мы без вас делали? — сказала Надежда, обнимая ее. — По-моему, она уже почти в норме.
— Сегодня, во всяком случае. Но завтра все может начаться сначала.
— Но ты же ведь уедешь от нас до похорон? — С тревогой спросил Артем.
— Придется остаться. Ну да я ведь все необходимое с собой прихватила. А когда похороны?
— Наталья сказала, послезавтра.
— Странно… Если его хоронят по мусульманскому обычаю, то уже должны были предать тело земле: в исламе, насколько я знаю, полагается совершать это в тот же день, и притом до заката…
— Может быть, каких-нибудь родственников ждут издалека? Или проблемы возникли из-за опознания?..
— Может быть. Вы ведь тоже пойдете?
—
— Венка никакого не надо и надписи тоже. Я завтра схожу на рынок и куплю розы. Наталья должна положить на могилу друга просто букет роз, а не венок.
— Вы, мама, как всегда, правы! — сказала Надежда.
* В тихих беседах бабушки с внучкой проходило время. А еще они вместе пекли пироги: это семейное занятие действовало на Наталью как-то успокаивающе. Ну и от пирожков она не отказывалась.
Прервав отпуск, прилетела старшая сестра Катя — Артем нечаянно проговорился, что у младшей сестры такое горе, вот она и настояла на немедленном возвращении, хотя Марк был против. Теперь она тоже, по очереди с бабушкой, в обнимку сидела с Наташей перед портретом бедного Юсуфа и утешала ее как могла.
Потом были похороны. Агния Львовна сама с утра съездила на станцию метро «Звездная» — на Южный рынок, и там купила четырнадцать темно-красных, почти черных роз.
— Спасибо, бабушка, — сказала Наталья, сквозь слезы глядя на розы. — Ты знаешь, они почти такие же… — И она посмотрела на сухие розы, стоявшие в вазочке возле портрета Юрика-Юсуфа. Слезы градом покатились из ее глаз. — Бу-лочка-а-а!
Наташка уткнулась в бабушку, рыдая и коля шипами сквозь целлофан себя и ее. Агния Львовна терпела сколько могла, а потом осторожно высвободилась из объятий внучки.
— Знаешь что, Наташенька? А я бы на твоем месте вот эти сухие розы спрятала в середину твоего букета и положила их Юрику на могилку.
— А ты думаешь, ему это будет приятно? Я их хотела оставить на память…
— Лучше оставь их на его могилке. Это будет прощальный знак любви.
— Булочка! Как ты все правильно понимаешь! Вот почему ты такая мудрая?
— Живу долго, Наташенька, вот почему.
На кладбище никто из старших с Натальей не поехал. Это одноклассники Юрика так решили — не приводить с собой на похороны родителей. За Наташей зашли подружки и увели ее, пообещав, что вечером, когда все кончится, они же и проводят ее домой.
Вечером Наталья вернулась продрогшая, с мокрыми ногами и, естественно, с красными глазами. Мать напоила ее горячим чаем с мелиссой и медом, бабушка отвела в постель и улеглась вместе с нею. В чай Наталье добавили остатки бабушкиного корвалола, и в эту ночь она уснула сразу же и без всяких разговоров. На другой день она встала рано утром, собрала сумку и пошла в школу.
— Теперь ей будет с каждым днем становиться легче! — обнадежила заехавшая проведать сестру Катя.
— Ты права, Катюшенька. Самое страшное позади, — сказала Агния Львовна. — Ты себя-то побереги — вон у тебя уже загар начал сходить!
— Да его и не было, бабушка! Мне Марковкин не разрешал загорать на пляже. Он где-то вычитал, что беременным нельзя загорать.
— Прав твой Марковкин. Да, такова наша жизнь — одни уходят, другие приходят… И, кажется, я могу теперь уже ехать домой.