Жильбер Ромм и Павел Строганов. История необычного союза
Шрифт:
Наш вояж продолжался дольше, чем я рассчитывал, и я пишу Вам на следующий день после нашего прибытия в Петербург. Прекраснейшая на свете погода, настоящая весна, нас радовала до 58° северной широты, а там близость Балтийского моря, больших рек и еще б'oльших озер заставила нас зябнуть сильнее, чем где бы то ни было. На протяжении 5–6 дней стоял мороз от 12 до 15°, но я с удовольствием обнаружил, что такой холод, весьма привычный для этих мест, а во Франции бывающий крайне редко, вполне переносим. Я прибыл в Петербург в обычной одежде и суконной куртке с довольно легкой подбивкой. В целом, мой дорогой друг, жители высоких широт гораздо более [нас] чувствительны к холодной погоде умеренной зоны; французы же гораздо лучше них переносят морозы севера. Подобная особенность объясняется тем, что тут тщательнее оберегают себя от холода. Поверите ли Вы, но наибольшие опасения у меня здесь вызывают жара в доме и пища: едят обильно, еще более усердно топят, а никаких физических упражнений не делают. В выделенных мне апартаментах четыре печи и камин. Представьте себе, что мне достаточно камина и печки в передней.
Из городов, через которые мы проехали, следует отметить Страсбург, Вену, Варшаву. В каждом из них мы подолгу
467
В результате первого раздела Польши 1772 г. область, где располагались соляные копи Велички и Бохны, отошла к австрийским Габсбургам.
Ничто мне не доставило здесь, мой добрый друг, такого удовольствия, как соляные копи Велички. Мы с графом Строгановым осмотрели их до глубины в 1000 футов. Представьте себе множество коридоров шириною в 2 туаза [468] и длиною более 100; их стены и потолок состоят из прекрасных кристаллов соли, из-за чего при свете кажется, что они покрыты бриллиантами. Большинство из них ведет в залы высотой до двухсот футов, своды которых, состоящие из соли, поддерживаются лишь соляными колоннами; малейшее повышение влажности воздуха однажды может привести к их обрушению. Посещать галереи небезопасно, особенно в тех местах, куда незаметно просачивается вода, растворяя эти соляные опоры и часто вызывая обвалы. За вычетом всех расходов копи одной только Велички дают императору 4 млн [ливров?], а потребляют [соль] в основном поляки. Какую дань платит нищая и ленивая нация!
468
Туаз – мера длины, равная примерно 1,8 м.
Вы бы не простили меня, мой дорогой друг, если бы я умолчал о том, что касается меня лично; а я слишком ценю Вашу дружбу, чтобы не попытаться укрепить ее тем, что Вам более всего по вкусу.
Милости г-на графа Строганова и знаки внимания г-жи графини наполняют меня самой горячей признательностью к ним. Я не испытывал бы ни в чем недостатка для полного счастья, если бы не 800 лье, отделяющие меня от моих друзей. По прибытии в Петербург граф лично провел меня в предназначенные мне апартаменты. Они просторны, удобны и выходят окнами на самую красивую улицу города [469] напротив католической церкви. По соседству с моими апартаментами находятся несколько кабинетов естественной истории, наполненных диковинками, кабинет анатомии, кабинет физики и богатая библиотека. Показав мне все это, он [граф] сказал: «Вот Ваше королевство, мой дорогой друг. Я сделаю все от меня зависящее, чтобы Вы были счастливы у меня на родине».
469
Дворец Строгановых стоит на Невском проспекте.
Всё обещает мне спокойное пребывание в Петербурге. Поскольку граф всегда будет при дворе ради удовольствия императрицы, я часто буду оставаться в одиночестве. Тогда-то я и окажусь предоставлен себе самому, тогда-то я и вспомню о том огорчении, которое увез с собой, покидая доброго графа Головкина и госпожу графиню д’Арвиль. Утешение я рассчитываю найти в письмах, которые буду получать от них, от моей матушки, от сестер, от моих друзей из Риома или, скорее, от Вас, представляющего их всех. Надеюсь, Вы будете мне сообщать, счастлива ли моя матушка, находится ли она в добром здравии. Навещайте ее почаще, мой добрый друг. Вы знаете, что я возложил на Вас заботу время от времени общаться с нею. Вы с Вашим мягким и благородным характером доставите ей удовольствие своей беседой. Рассказывайте ей почаще о стране, где я живу. Ваши познания в географии и в истории позволят ответить на все вопросы, которые она может задать. Но избегайте упоминаний о суровости климата, неотесанности местных жителей и грубости их отношения с иностранцами. Из всех мест, что мы проехали, Петербург для меня является, после Франции, наиболее предпочтительным по учтивости, чистосердечности и любви [его обитателей] к искусствам и литературе.
Мой ученик был представлен императрице, которая дала ему чин корнета в полку своих кирасир. Она желает ему блага, и за этой милостью последуют другие, более значительные [470] .
В следующем послании, отправленном полгода спустя, Ромм с такой же почти этнографической точностью описывает свой быт в России:
Я совершенно не ощущаю суровость климата, поскольку в доме можно устроить себе вечную весну в то время, когда за дверями стоит морозная зима. Но принятый в этой стране образ жизни и особенно тот воздух, которым приходится здесь дышать, делают необходимыми частые прогулки. Я приспособился использовать те меры предосторожности, которые предпринимают русские, выходя из дома при 15–16 градусах мороза. Я никогда не чувствовал себя лучше, поскольку воздерживаюсь от излишне плотной пищи русских, которая
470
Ж. Ромм – Г. Дюбрёлю, 1 декабря 1779 г. – MRM. Fonds Romme. Carton 1. D. 11.
Несмотря на все предпринимаемые мною меры против вялости, охватывающей весь мой организм, я становлюсь отяжелевшим, сонным и ленивым [471] .
Не последнее ли обстоятельство виной тому, что в дальнейшем письма Ромма становятся все более бедны информацией о его жизни в Петербурге?
Напротив, Ромм охотно поделился с друзьями своими впечатлениями о путешествии по России в 1781 г., в котором, как уже ранее говорилось, он вместе со своим воспитанником сопровождал графа А.С. Строганова и его двоюродного брата барона А.Н. Строганова в поездке, имевшей целью открытие в Пермском крае нового наместничества [472] . Впрочем, об этой поездке мы знаем не только из его письма Дюбрёлю, ошибочно датированного 8/18 декабря (правильно – либо 8/19, либо 7/18, так как разница между старым и новым стилями составляла тогда 11 дней) 1781 г., о котором речь пойдет ниже, но и из путевых дневников. Таковых сохранилось два, описывающих разные отрезки маршрута: от Петербурга до Москвы и от Нижнего Новгорода до Казани [473] . Тем не менее, несмотря на такое количество источников, относящихся к данному путешествию, оно породило больше всего противоречий в последующей исторической литературе.
471
Ж. Ромм – Г. Дюбрёлю, 30 мая 1779 г. – Ibid. D. 12.
472
См.: Кузнецов С.О. Не хуже Томона. С. 69–70.
473
См.: [Romme G.] Voyage de St. P'etersbourg `a Moskou; [Idem.] De Nisnei Novgorod `a Kasan au commencement du moi d’ao^ut 1781, par le Volga. – РГАДА. Ф. 1278 Строгановы. Оп. 3. Д. 19.
В главе 1 я уже рассказывал о том, как название первого из путевых дневников Ромма – «Путешествие из Петербурга в Москву» – ввело литературоведа В.П. Семенникова в заблуждение, результатом коего стала выдвинутая данным автором в 1923 г. версия о знакомстве будущего монтаньяра с рукописью одноименного сочинения А.Н. Радищева. В наши дни эта гипотеза неоднократно и всякий раз убедительно опровергалась петербургским историком М.М. Сафоновым. Вместе с тем мне кажется далеко не бесспорной интерпретация М.М. Сафоновым высказываний Ромма в «Путешествии из Петербурга в Москву» о том, что русские крепостные находятся в лучшем положении, нежели французские свободные крестьяне:
Оценки Ромма озадачивали его биографов. <…> Однако никто не задавался вопросом, насколько оправданно отождествлять написанное Роммом с его внутренними убеждениями, без учета того, как, в каких обстоятельствах и с какими целями гувернеру пришлось высказываться о крепостничестве. Никто из ученых не соотносил высказывания Ромма с позицией его патрона А.С. Строганова в решении крестьянского вопроса. А в этом кроется ключ к верному пониманию его позиции. <…> Ученые не учитывали такого важного факта, что Ромм пересылал дневники путешествий Строганову-отцу и, следовательно, все оценки крепостного состояния предназначались для глаз русского вельможи и были тщательно согласованы со взглядами патрона. Невозможно поверить, чтобы Ромм был настолько ослеплен, что умудрился не заметить вопиющие факты крепостнического произвола в России. Конечно, в то время французский гувернер мало интересовался политическими вопросами, но даже простой наблюдательности пытливого ученого было достаточно для того, чтобы не пожелать Франции такого рабства, какое существовало в России. <…> Несомненно, речь должна идти не о глазе, а о пере французского гувернера. В данный момент оно выражало взгляды того круга, настроения которого Ромм, призванный служить ему, не мог не учитывать. А если это так, то мы должны признаться, что ничего не знаем о том, каково было действительное отношение Ромма к крепостному праву [474] .
474
Сафонов М.М. Жильбер Ромм и Александр Радищев, или Два «Путешествия из Петербурга в Москву». С. 64–66.
Выше я уже отмечал, что в источниках нет никаких сведений о том, что Ромм «пересылал дневники путешествий» А.С. Строганову. И уж тем более подобное предположение выглядит странным в связи с данной поездкой, которую оба совершили бок о бок. Трудно себе вообразить, что Ромм по пути фиксировал те или иные бросавшиеся ему в глаза природные и исторические объекты лишь для того, чтобы потом ознакомить с этими беспорядочными записями графа Строганова, который вместе с ним проделал весь маршрут и видел то же самое собственными глазами. Ну и совсем уж невероятно, что Ромм стал бы записывать для графа французский перевод русского слова «могилы» (moguilles). Хотя А.С. Строганов долгое время прожил за границей, едва ли он нуждался для понимания смысла русских слов в услугах такого переводчика, как Ромм. Иначе говоря, подобные заметки риомец мог вести исключительно для себя, занося в них собственные, достаточно разрозненные путевые впечатления и не догадываясь, что когда-нибудь их сочтут «выражением взглядов» некого круга лиц.