Жильбер Ромм и Павел Строганов. История необычного союза

Чудинов Александр

Эпилог

Как сложились судьбы наших героев после расставания? И каким образом повлияли на их дальнейший жизненный путь проведенные вместе годы?

В отношении Жильбера Ромма ответить на эти вопросы не составляет большого труда: его последующая недолгая жизнь перед нами как на ладони. Последние ее четыре с половиной года – а именно столько ему еще было отмерено – он как заметный публичный деятель провел на виду. Его слова и дела на завершающем отрезке биографии получили подробное освещение в многочисленных трудах историков, и прежде всего в монографии А. Галанте-Гарроне. Опираясь на собранные ими сведения, можно констатировать, что до конца своих дней Ромм следовал именно той стезей, которую избрал в 1789 г.

Это была стезя революционера, разрушавшего Старый порядок, – тот самый Старый порядок, при котором все начинания Ромма окончились крахом. Мы видели: за пять лет, проведенные в осаде «республики наук», он ни на йоту не приблизился к тому, чтобы стать ее «гражданином» и получить заветное звание ученого, сулящее

престиж и достаток. Правда, добивался он его не научными изысканиями, а при помощи протекции сильных мира сего (как выяснилось, недостаточно сильных), но ведь, в конце концов, существовал тогда и такой путь проникновения в «республику наук»; не Ромм его придумал, и не все, кто в нее попадал, были Лапласами. Тем не менее на этом пути Ромм не преуспел. Как не преуспел он и на педагогическом поприще. Вступая на него, он лелеял честолюбивую мечту «сделать человека» из своего ученика, а точнее, превратить его в подобие книжного Эмиля, порожденного фантазией Руссо, но вместо этого несчастному гувернеру пришлось на протяжении нескольких лет вести изматывающую борьбу со своим воспитанником, упорно не желавшим становиться воплощением идеала. Возможно, Ромм мог бы снискать себе известность публикацией путевых заметок, как это сделал когда-то Ж. Шапп д’Отрош, ведь маршруты путешествий риомца были гораздо сложнее и разнообразнее, чем у пресловутого аббата. Но для успеха здесь требовалось легкое перо, которым Ромм с его странной ненавистью к изящной словесности никоим образом не обладал. Он был вынужден прервать находившуюся на взлете свою масонскую карьеру, а миссия тайного агента – одна из наиболее неясных страниц его биографии – похоже, не получила продолжения. Иначе говоря, ни по одному из опробованных им направлений деятельности приемлемых перспектив не просматривалось.

Все изменила революция. Она разрушила прежнюю систему ценностей, в рамках которой Ромм неизменно оказывался в неудачниках. В системе революционных координат те таланты, что ранее позволяли их обладателям продвигаться в традиционных сферах общественной жизни – государственном управлении, коммерции, науке, искусстве, – утратили былое значение, а наивысшим достоянием стали воля к борьбе, непримиримость к врагам революции, готовность зайти как можно дальше в разрушении старого уклада жизни и в стремлении к умозрительному идеалу. Ко всему этому Ромм был готов. Он с юных лет воспитывался в янсенистском духе, которому были присущи ярко выраженное дуалистическое восприятие мира как арены борьбы добра и зла, моральный ригоризм и враждебность к инакомыслию. Неудивительно, что он органично воспринял дихотомическое мировидение революционного сознания, делившего нацию, да и все человечество, на два противоположных полюса: лагерь революции («свободы», «народа») и лагерь контрреволюции («деспотизма», «аристократии»). Хотя во взрослые годы у Ромма сформировалось сначала достаточно скептическое, а во время революции и воинствующе негативное отношение к католической религии, он до конца своих дней сохранял впитанный едва ли не с молоком матери моральный ригоризм янсенистского закала. Его не страшила борьба, и он не испытывал жалости к тому обществу, которое предстояло разрушить, ведь там его уделом была лишь череда рухнувших надежд. К участию в революции Жильбер Ромм был подготовлен всей своей предыдущей жизнью. Книгу о нем А. Галанте-Гарроне открыл словами Лазара Карно: «Революционерами не рождаются, революционерами становятся» [801] . С этим трудно не согласиться, хотелось бы лишь добавить: «становятся до революции».

801

Galante Garrone A. Gilbert Romme. Histoire d’un r'evolutionnaire. Paris, 1971. P. 11.

Расставание с учеником, с которым они вместе провели около двенадцати лет и к которому учитель, несмотря на все сложности в их взаимоотношениях, был по-своему привязан, глубоко опечалило Ромма, однако он недолго предавался унынию и, по определению Миет Тайан, «душой и телом отдался общественному делу» [802] . Еще до того как навсегда расстаться со своим подопечным, 14 ноября 1790 г., Ромм был избран в муниципалитет коммуны Жимо. Отъезд же Попо избавил его от заботы о воспитаннике и полностью развязал руки для занятия политикой. Бывший гувернер принимал энергичное участие в работе местной администрации, занимался благотворительностью, на протяжении многих месяцев вел революционную пропаганду среди крестьян. Из политически сознательных селян он сформировал «Братское общество» Жимо, от имени которого выступал на страницах газеты Feuille Villageoise с пропагандой революционных идей [803] . Его активность не осталась незамеченной, и в сентябре 1791 г. земляки избрали его депутатом Законодательного собрания.

802

Bouscayrol R. Les lettres de Miette Tailhand-Romme. Clermont-Ferrand, 1979. P. 114.

803

См.: Galante Garrone A. Gilbert Romme. Histoire d’un r'evolutionnaire. P. 262–267.

В

Собрании Ромм примкнул к левому крылу и, судя по письмам на родину, охотно поддерживал действия, направленные на расшатывание существующего строя. Правда, не будучи уверен в своих ораторских способностях, сам он избегал без крайней необходимости выступать на общих заседаниях. Один из таких исключительных случаев имел место 19 мая 1792 г., когда Ромм поднялся на парламентскую трибуну, чтобы заявить решительный протест против ареста мировым судьей трех левых депутатов. Главным же центром приложения его усилий был парламентский Комитет общественного образования, где Ромм оказался наиболее активным помощником Кондорсе в разработке плана национального образования. Немало времени он – по-прежнему как зритель – проводил и в Якобинском клубе.

Избранный в сентябре 1792 г. в Конвент, Ромм занял место среди деятелей Горы (группировки «левых» депутатов, сидевших на верхних скамьях зала), то есть стал монтаньяром. Первое время, правда, он не конфликтовал и с противостоявшей Горе группировкой жирондистов, тщетно пытаясь примирить их с монтаньярами. Однако после процесса над королем, где Ромм решительно высказался за казнь, он занял враждебную позицию по отношению к жирондистам.

В Комитете общественного образования Ромм продолжал работать над планом Кондорсе (сам Кондорсе ушел в конституционный комитет) и в декабре 1792 г. выступил в Конвенте с большим докладом о принципах будущей системы национального образования. Впрочем, еще до того как разработка этой новой системы была завершена, он активно способствовал разрушению старой и выступил инициатором закрытия целого ряда учебных заведений, объявленных им «рассадниками аристократизма».

В апреле 1793 г. Ромм входил в Комиссию шести, занимавшуюся подготовкой Декларации прав для новой Конституции, и сделал на эту тему большой доклад, который, однако, был весьма критично принят основной массой депутатов. Расстроенный неудачей, Ромм вышел из Комиссии.

В мае 1793 г. его вместе с рядом других депутатов отправили в миссию к армии Шербургского побережья. Накануне отъезда, 3 мая, Ромм официально оформил свое членство в Якобинском клубе, 6-го получил паспорт для поездки, а 9-го отбыл в Нормандию. Месяц прошел в работе по организации обороны северного побережья и формированию революционных обществ в местных коммунах.

В начале июня до Нормандии докатилась весть о восстаниях в Париже 31 мая и 2 июня, в результате которых Конвент под давлением вооруженной толпы пошел на изгнание депутатов-жирондистов. В департаменте Кальвадос, как и в ряде других мест, поднялось движение протеста против нарушения парижанами неприкосновенности национального представительства. В Канне формировались отряды добровольцев для похода на столицу. 9 июня повстанцы захватили находившихся в миссии членов Конвента Ромма и Приёра (из Кот-д’Ор), объявив их заложниками безопасности арестованных в Париже депутатов. Из Канна, куда их переправили под стражей, Ромм и Приёр обратились к Конвенту с просьбой… узаконить свой статус заложников и заявили, что восставшие руководствуются патриотическими мотивами. Тем самым оба пытались предотвратить репрессии и против арестованных в Париже депутатов, и против нормандских республиканцев, поднявших оружие в их защиту. Когда в Конвенте получили это письмо, было высказано предположение, что Ромм написал его под принуждением. И тогда Ж. Кутон произнес легендарную фразу, охотно повторявшуюся потом всеми биографами риомца. Повторим ее и мы: «Ромм останется свободным даже под жерлами всех орудий Европы». Впрочем, никто в Ромма не целился, оба заложника содержались в хороших условиях и, после того как восстание было подавлено центральными властями, 29 июля невредимыми вышли на свободу.

Вернувшись в Конвент, Ромм возобновил работу в Комитете общественного образования. Он развил и дополнил план Кондорсе по созданию системы национального образования, однако когда Ромм представил свой проект Конвенту, большинство депутатов его предложения отвергло, сочтя их недостаточно демократичными.

Более плодотворными оказались усилия по разработке нового, революционного календаря, в которой Ромму принадлежала ведущая роль. 5 октября 1793 г. этот календарь был узаконен Конвентом. Правда, ложкой дегтя для Ромма стало то, что ему не удалось добиться утверждения своего варианта наименования отдельных дней: проявившийся в этих наименованиях ярко выраженный морализаторский настрой риомца не встретил понимания у коллег. Обсуждение приобрело довольно курьезный характер. Вот как описывает данный эпизод А. Галанте-Гарроне:

Ромм настаивал тоном моралиста, как всегда, несколько нудным и педантичным: «Нужно, чтобы каждый день напоминал гражданам о революции, сделавшей их свободными, и чтобы их гражданские чувства оживали при виде этого красноречивого перечня [дней календаря]». Конвент, по-видимому, уставший от дискуссии, свернул ее, согласившись с принципом моральных наименований. Но когда Ромм тут же стал зачитывать предлагаемый вариант, начав: «Первый день – день супругов», – Альбит прервал его под хохот и аплодисменты всего Собрания: «Так ведь каждый день – это день супругов». Этой реплики оказалось достаточно, чтобы похоронить проект моральных наименований [804] .

804

Galante Garrone A. Gilbert Romme. Histoire d’un r'evolutionnaire. P. 333.